Безбилетники

Уже стемнело. С полей задул холодный, уже совсем осенний ветер, пронизывая вагон навылет. Монгол попытался закрыть дверь, но она не поддавалась. Они надели на себя всю одежду, затем, поставив картон в угол, подперли его своими спинами и сидели, стуча зубами, стараясь не обращать внимания на грохот.

Вдруг поезд резко остановился, и они чуть не покатились вперед.

– Не дрова везешь! – ругнулся Монгол, прислушиваясь к свисту в ушах.

– Как стоп-кран сорвали. Стояли бы, – точно носом полетели. Голос Тома неожиданно громко прозвенел в полной вечерней тиши.

Они осторожно выглянули наружу. До горизонта, насколько хватало глаз, тянулось поле. Вокруг не было ни жилья, ни огонька, ни переезда. Поезд тихо стоял посреди полей. Так, в полной тишине, они просидели минут десять.

– Давай в соседний перебежим. Я видел, там только одна створка открыта. Теплее будет, – предложил Монгол.

Спрыгнув на насыпь, они быстро перебрались в соседний вагон.

– Я думал, что он хоть у станций останавливается. А он тормозит где попало, а станции, гад, вообще пролетает, – встревожился Том. – Так можно и с электричкой разминуться.

– И идет, гад, не так быстро, как нужно, – добавил Монгол. – Я бы сказал, он просто тащится.

Простояв минут десять, состав тронулся. В новом вагоне было действительно немного лучше, но щербатые доски почти не защищали их от холодного ветра, а картона здесь не было. К ночи стало еще холоднее. Через полчаса езды они уже не могли разобрать, отчего у них стучат зубы – от тряски или от холода.

Через полчаса состав снова остановился.

– Трэш! – Монгол выглянул в дверь.

Поезд снова стоял в поле. На ясном студеном небе горели звезды, косо щербатилась луна.

– А дубак какой! – растирая себе плечи, проговорил Монгол. – Слушай, ты помнишь, – впереди, кажется, вагонов через пять, тягачи стояли? Полезли туда, в кабине доедем.

– Ты шо, совсем мозги отморозил? А если состав охраняется? Ты знаешь, сколько на нас повесят?

– Ты как хочешь, а я пошел. Попытка – не пытка.

– За всю жизнь не расплатишься. Это я тебе как бывший железнодорожник говорю.

– Ну я хотя бы разведаю. Сумку тут оставлю. Стереги. – Монгол спрыгнул на щебень, и его шаги вскоре затихли в темноте.

Стояли уже минут двадцать. Ветер утих, снаружи потянуло сырым подвальным холодом. Где-то неподалеку несмело затрещала саранча. Том походил по вагону, поприседал, пытаясь хоть немного согреться, наконец выглянул из вагона. Снаружи виднелся лишь поросший высоким бурьяном склон, который прятался в белой туманной мгле. Она стелилась над бескрайней степью до самого горизонта. Вокруг не было ни огонька, ни иного признака человеческого присутствия. На юге холодная ночь беззвучно глодала сырную голову луны. Поезд будто завис над облаками, застыл, как вкопанный. Затих, будто больше никуда и не собирался.

– Приехали, – он обнял себя руками, поежился.

Ему вдруг ясно представилось, что это конечная станция. Что дальше дороги нет. Что не было ничего. Ни дома, ни Крыма, ни Монгола. Или было, но уже не с Георгием, а с тем, с Егором. Чтобы остаться там, в прошлом, он должен выйти прямо сейчас. Броситься из этого разбитого вагона прямо в небо и раствориться во мгле, навсегда разделив с этой бескрайней белесой бездной ее холодное космическое одиночество. Исчезнуть, без вести пропасть, сгинуть где-то на обочине жизни, позабыться всеми, срастись с этим туманом в одно целое… Вот и конец его ненаписанной книги. Но можно поехать дальше, в непонятное и пугающее завтра, решив навсегда отказаться от себя. От привычного всем, праздного, резкого и веселого Тома. Как теперь ему быть? Что делать со всем этим, что он узнал? Учиться верить? Конечно, он доверял отцу Никите, чувствуя, что этот монах – не такой, как все, необычный. Но является ли правдой все то, во что верил сам отец Никита? Как совместить то чувство уныния, скуки и обязаловки, которым, как казалось ему, веяло от всей этой веры, с тем невыразимым светом, которым был исполнен этот старец?

Он стоял, один на один с этим миром, будто слепой путник на краю пропасти. Странное, непривычное чувство овладело им: тоска по себе прошлому и нежелание им быть дальше.

«Все будет хорошо!» – неожиданно пришли на ум три обычных слова, сказанные ему старым монахом. Они были просты, как земля, и глубоки, как небо, они успокаивали и укрепляли его, как перед битвой. Перед надвигающимся новым миром – огромным, пугающим, непонятным.

– Стоять, сука, ядрить твою в кочерыжку! – Промозглую ватную тишину разорвал крик, а за ним раздался протяжный разбойничий свист. Вновь побежало заснувшее было время, покатилось вперед на своих тонких подвижных шестернях. Том бросился вглубь вагона, схватил сумки, выглянул из проема. Вскоре в туманной мгле послышался хруст щебня: кто-то быстро бежал в его сторону.

«Прыгать? Не прыгать? Бежать в степь? А дальше? – Вцепившись в створку двери, он глупо пялился туда, откуда приближались звуки. – А если это не Монгол?»

Ужаснувшись этой страшной мысли, отпрянул внутрь.