Безмолвная ярость

— Моя сестра была серьезной и прилежной девочкой, но в школе у нее случались трудности с учебой — наверное, сегодня мы сказали бы, что она дислектик или что-то в этом роде. В течение нескольких лет у нее были учителя, которым она нравилась, и они помогли ей добиться больших успехов. Но все пошло прахом в пятом или шестом классе. Нине попался учитель, который постоянно делал ей выговоры, наказывал за малейшее опоздание, заставлял терпеть унижения. Она рассказала мне, что однажды, рассерженный ошибками нерадивой ученицы, он поставил ее перед классом и сказал: «Мои дорогие дети, вот как выглядит прирожденная дура». Конечно, все рассмеялись. Нина быстро стала мишенью для всеобщих насмешек и очень страдала. Она не любила оставаться после уроков, потому что ее дразнили. Обвиняли во всех грехах, даже если она не делала ничего плохого. Нина не защищалась. Она была… слишком дружелюбной, слишком податливой.

Элизабет Янсен нервным жестом дергает висевшую на шее тонкую золотую цепочку. Погрузившись в воспоминания, она, кажется, перестает обращать на нас внимание. Мы ее не подгоняем.

— Мама делала все, чтобы сестра пошла в среднюю школу, поскольку очень хотела, чтобы у нас и образование, и жизнь были лучше, чем у нее. Но трудностей у Нины становилось все больше, и ничего не вышло. Дело усугублялось тем, что я училась в школе очень хорошо, не прилагая особых усилий. Я всегда грызла себя за это, часто думала: печально, что не все дети рождаются равными, по крайней мере, в плане способностей. В то время моя мать потеряла работу, стала поденщицей в разных местах по несколько дней в неделю, платили ей очень мало. Она больше не могла сводить концы с концами, и вмешались социальные службы. Нину пришлось отдать в приемную семью, где она прожила несколько месяцев, потом прошла стажировку в пекарне, жила в семье, и это было ужасно.

— То есть?

— С ней обращались как с рабыней и подвергали физическому насилию. Думаю, через какое-то время соседи начали понимать, что происходит. Семья испугалась и обвинила Нину в целой куче проступков… Конечно, это была чистая ложь. Если б вы знали мою сестру! Но для них это был способ прикрыться. Социальные службы не стремились узнать правду. Они не хотели поднимать шум и предпочли назначить опекуна, который позаботится о Нине.

— Ваша мать ничего не сделала?

Я сразу пожалел об этом вопросе, который мог быть воспринят как обвинение.

— Нет. — Элизабет поворачивается к Марианне и смотрит на нее с улыбкой. — Моей матери тогда было примерно столько же лет, сколько сейчас вам, но она была ужасно изношена жизнью. Страшно сказать, но я думаю, что она почувствовала облегчение от того, что ей больше не нужно принимать решения насчет старшей дочери. Она ужасно боялась вернуться домой, не имея достаточно денег на своих девочек.

Элизабет делает паузу и удивленно обводит взглядом гостиную, как будто видит ее впервые.

— В глубине души я так и не привыкла ко всей этой роскоши… И все же не хотела бы снова стать бедной. Я была замужем дважды, и мне всякий раз везло — мои мужья были состоятельными людьми. Только те, у кого всегда были деньги, считают, что они не важны. Вы считаете, неприлично так рассуждать, да?

— Нет, — отвечает Марианна, — ни в коем случае.

— Короче, Нину поместили на ферму. Мы редко получали известия от опекуна, который сказал нам, что все идет хорошо, но в прошлый раз мы уже слышали нечто подобное… Нина пробыла там два месяца, а потом хозяева захотели от нее избавиться.

— Почему?

— Опекун нам не объяснил: семьи не были обязаны обосновывать свое решение. Он просто заявил, что Нина создает проблемы, где бы она ни оказывалась. Конечно, если б мы тогда знали правду, все было бы иначе…

— «Правду»?

Элизабет Янсен кивает, но не сразу отвечает на мой вопрос.

— Опекун нашел сестре место в том доме в Лозанне, который, кажется, имел очень хорошую репутацию и был востребован. Мама, естественно, пришла в восторг — она предпочитала, чтобы Нина находилась в интернате, а не в приемной семье, надеясь, что дочь сможет продолжить учебу и начать все сначала.

Мы с Марианной обмениваемся смущенными взглядами, которые Элизабет перехватывает и замечает:

— Я знаю, мама была очень наивной. Или, скажем так, предпочитала ничего не видеть. Я не знала, что Нина беременна. Моя мать скрыла это от меня, чтобы не расстраивать, а может, ей было стыдно… Значительно позже я смогла восстановить ход событий. Мама не собиралась заботиться о Нинином ребенке: директор дома Святой Марии объяснил, что сам обо всем позаботится и младенца без труда усыновят. По-видимому, в такой практике не было ничего исключительного.

Я нетерпеливо похлопываю себя по колену.

— Вы знаете, кем был отец?

— Нет. Моя мать или не хотела мне этого сказать, или сама не знала. Нина не могла забеременеть, пока жила дома, не получается по срокам. Значит, все произошло на ферме. Судя по тому, как быстро семья избавилась от нее, думаю, что с моей сестрой жестоко обращались, когда она там работала. У меня нет абсолютно никаких доказательств, но я почти уверена в этом.