Безмолвная ярость

Наступает тишина. Элизабет медленно допивает чай. Она глубоко потрясена сделанными признаниями. Разговор стал настолько деликатным, что я предпочитаю передать слово Марианне.

— Это правдоподобное предположение. Дети или подростки, помещенные в семьи, часто подвергались сексуальному насилию. Они внезапно оказывались на самом низком уровне нового окружения и, не способные защитить себя, становились легкой добычей. А если защищались, им грозило наказание или их обвиняли в мнимых проступках. Именно так поступили с вашей сестрой.

— Я рада, что кто-то еще так думает. Я очень редко рассказывала об этом периоде своей жизни даже близким. Мы всегда немного подозрительно относимся к несчастью других, а я не хотела, чтобы кто-то поверил, будто Нина каким-либо образом виновата в том, что с ней случилось.

— Мы знаем, что она ни в чем не была виновата, мадам. Я изучила достаточно случаев, сопоставимых с историей вашей сестры, чтобы утверждать это с полной уверенностью… Ваша мать или вы сами были когда-нибудь в доме Святой Марии?

— Она съездила один раз, когда узнала, что Нина беременна, но меня с собой не взяла — хотела, чтобы я ничего об этом не узнала. Помню, что она вернулась расстроенная. Позже, спустя много времени после смерти Нины, мама рассказала, что в тот день они очень сильно поссорились из-за ребенка. Впервые в жизни Нина казалась по-настоящему уверенной в себе. Она была полна решимости во что бы то ни стало оставить малыша себе, но была не вольна делать то, что решила: моя мать уже подписала целую кучу бумаг на усыновление. Такая ситуация сегодня показалась бы безумной, но в то время это мало кого шокировало.

Элизабет Янсен глубоко вздыхает, прежде чем продолжить:

— Нина умерла в декабре шестьдесят седьмого года, во время родов. Впрочем, я так и не узнала, почему это случилось. Ребенок выжил. Это была маленькая девочка, которую сразу же удочерили, как и планировалось с самого начала. Понимаете, наша тогдашняя жизнь перевернулась с ног на голову: моя мать чувствовала себя глубоко виноватой в том, что бросила Нину на произвол судьбы, а я так и не оправилась от ее смерти. Я была еще очень молода и привязана к сестре, хотя мы жили в разлуке. Не проходит и дня, чтобы я не думала о ней, ни одного дня. Поэтому, когда вы вчера позвонили…

— Нам очень жаль, что мы заставили вас вспомнить те тяжелые времена. Нина случайно не рассказывала вашей матери о враче, который работал в доме Святой Марии?

— О враче?

— Да, его звали Грегори Далленбах.

— Моей матери, к сожалению, больше нет, но, если вы спросите меня, я не верю, что Нина была с ней откровенна. Я не помню, чтобы они переписывались, а их единственная встреча была связана с беременностью.

Я пользуюсь минутой тишины, чтобы достать фотографию. То, что было лишь смутным предположением, когда я пришел в эту квартиру, превратилось в уверенность.

— Это ваша сестра, не так ли?

Элизабет потрясена.

— Да, это она. Откуда у вас это фото?

— Нашли в архивах, — отвечает Марианна. Я рад, что она солгала ради меня. — Но мы не были уверены… Узнаёте девушку рядом с ней?

Мы готовы к отрицательному ответу, так как она никогда не бывала в доме Святой Марии и почти ничего не знала о своей сестре.

— Да, узнаю.

— Узнаёте? — повторяет сбитая с толку Марианна.

Элизабет энергично кивает и встает с кресла.

— Подождите минутку…

Марианна инстинктивно берет меня за руку и крепко сжимает. Я избегаю смотреть на нее. Мы оба слишком удивлены и взволнованы, чтобы о чем-то говорить. Мадам Янсен возвращается в гостиную и приносит старинный томик в красном сафьяновом переплете.

— После смерти Нины дом передал моей матери ее скудные пожитки. Те, с которыми она к ним приехала. И эту книгу.

Она протягивает сборник под названием «За гранью», написанный поэтессой, имени которой я никогда не слышал: Алиса де Шамбрие. Авантитул украшен посвящением, сделанным черными чернилами — тонким и изящным почерком.

Нине

Нам завтра будет двадцать,

Люблю тебя,

Дениз

— Я хранила ее много лет, но почти не открывала, а однажды, сама не знаю зачем, прочла — и тогда поняла посвящение.

Она переворачивает несколько страниц и передает Марианне. Та читает вслух начало стихотворения, на которое указала Элизабет:

«Мне будет двадцать завтра! Должны ли мы плакать или смеяться, / Приветствовать будущее, сожалеть о прошлом, / И перевернуть страницу книги, которую должны прочесть, / Интересна она или нет, нравится нам или скучна?»

Я поднимаю глаза на Элизабет Янсен.

— Какая связь существует между этой книгой и фотографией?

— Дочитав, я обнаружила снимок, лежавший между последними страницами. Я оставила его там, где нашла.

Она достает маленькое черно-белое фото — на удостоверение личности или на паспорт. Это моя мать, еще моложе, чем на моем снимке. Ей лет шестнадцать, не больше; волосы собраны в пучок, глаза очень светлые, почти прозрачные. Я так взволнован, что не могу задать вопросы, теснящиеся в голове.