Безмолвная ярость

Внезапно вспыхивает свет. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что я нахожусь в огромном дортуаре со множеством кроватей в три ряда. Из высоких зарешеченных окон льется сказочный свет. Я вдруг понимаю, что Камиль пропал, и начинаю вертеть головой во все стороны: я отчаянно, безнадежно одинок… И тут замечаю в глубине спальни силуэт на кровати: это хрупкая молодая девушка в ночной рубашке, она сидит ко мне спиной и всхлипывает. Я без усилий, на полной скорости, скольжу по полу. Я напуган еще сильнее, чем в коридоре. Когда до нее остается всего несколько сантиметров, незнакомка резко оборачивается… Это моя мать — не та, которую я знаю, а молодая девушка с фотографии. Если не считать той детали, что черты ее лица размыты, словно размазаны. Меня охватывает страшная паника. «Ты нашел меня! Как ты мог оставить меня здесь так надолго, Тео? Ты никогда не был хорошим сыном…» Она в ярости хватает меня за руку и тянет к кровати, которая под моим весом превращается в бездонный колодец. Я падаю, пытаюсь закричать, но изо рта не вырывается ни звука.

В этот момент я просыпаюсь от испуга. Лоб горит, футболка и простыни промокли от пота. Слова матери не перестают звучать у меня в ушах.

7

Каптерка была крохотной комнаткой, единственное круглое оконце которой покрывал такой толстый слой пыли, что сквозь него с трудом проходил свет. Сидя на скамеечке, Дениз чистила черные туфли пансионерок. Скребок, щетка, крем для обуви, тряпка… Большинство девушек ненавидели эту рутинную работу, которая была олицетворением скуки, но она всегда добровольно выполняла эту механическую задачу, которая избавляла ее от напряженных размышлений. Еще ей нравилось быть одной в тишине, пусть даже в таком тесном и унылом месте. Но на сей раз она не смогла освободить голову от мыслей.

Уже неделю Нина была прикована к постели, и ее состояние беспокоило Дениз. С лица исчезли все краски, щеки ввалились, походка замедлилась: если б не живот, никто не поверил бы, что она беременна. Тяжелые дни взяли над ней верх. Ритм, задаваемый старшей надзирательницей, несмотря на состояние девушки, не поддавался объяснению. Дениз не преминула встать на защиту подруги и пожаловаться мадемуазель Кох, но та со злой усмешкой обвинила Нину в том, что та «устраивает спектакли», чтобы уклониться от коллективной работы. Каждый раз Нина пыталась успокоить Дениз: «Не скандаль, все будет хорошо. Ты же не хочешь, чтобы нас разлучили? Мы почти у цели…»

Три месяца. Уже три месяца Дениз заперта в доме Святой Марии, но ей кажется, что каждый день тянется ужасающе медленно и однообразно, вызывая у нее отвращение к самой себе. Именно эта монотонность, а не работа и унижения, медленно поглощала душу и иссушала сердце. Все было серым в череде сменявших друг друга дней: от света в обувной каптерке до мрачно-безмолвных трапез, от уроков домоводства до перешептываний послушных воспитанниц. Дениз старалась больше не думать о своей прежней жизни, особенно о Тома. Зло, которое он причинил, оставалось с ней, но боль переродилась в холодную ярость, желание отомстить другим — и жизни.

В середине октября дом Святой Марии посетила инспекция. Информации по этому поводу просочилось мало, но мадемуазель Кох и директор целую неделю наставляли молодых девушек. Им надлежало выказать безупречность, хорошее представление о доме, ответить на вопросы, которые, вероятно, зададут им, подчеркнуть качество образования, предлагаемого учебным заведением. Было запрещено жаловаться на что-либо под страхом суровых наказаний. Когда прибыла комиссия, пансионерок, как по волшебству, освободили от домашних дел и даже разрешили долго играть в парке. Завтрак был обильным и разнообразным. Никто не задавал никаких вопросов. Во время визита, краткого и поверхностного, проверяющие ограничились осмотром помещений и беседой с сотрудниками. Их сопровождал фотограф, который запечатлел пансионерок по два-три человека в разных местах холла. Взволнованная мадемуазель Кох бегала за каждой группой и следила, чтобы девочки стояли прямо и, самое главное, улыбались в объектив. Им сказали, что каждая получит по карточке, но обещание так и осталось невыполненным.

Примерно каждые две недели Дениз получала письмо от матери. Та повторяла, что они с отцом действовали ради ее блага, и то, что сейчас девушка воспринимает как наказание или несправедливость, со временем покажется правильным и необходимым. В общем, в письмах мало говорилось о доме, еще меньше было вопросов о жизни дочери. Мать жаловалась на мигрени, усталость, частое отсутствие мужа, бессмысленность существования. Это эгоистичное нытье Дениз воспринимала с равнодушным презрением. Она никогда не отвечала, за исключением одного раза, когда попросила прислать несколько книг, которые, к ее удивлению, были доставлены без помех, — но ее нарочитое молчание не вызвало у матери ни беспокойства, ни желания навестить дочь.