Безмолвная ярость

В свои двадцать два года Надин уже дважды проходила «процедуру» и рассказала об этом, как о визите к стоматологу. Дениз понимала, что это всего лишь уловка, чтобы успокоить ее: «У тебя пару дней может быть температура, попринимаешь парацетамол и быстро восстановишься…»

Неужели так просто? Разве можно легко оправиться от подобного испытания? Был ли у Дениз выбор? Она думала об этом целыми ночами в своем номере в отеле и не представляла, как будет носить ребенка девять месяцев. И дело было не в том, что она жила впроголодь, а в том, что этот ребенок — мерзкий плод изнасилования; вот кто он такой! Дениз не могла думать о нем иначе, кроме как с ужасом. Он олицетворял для нее овеществленный кошмар. «Я никогда не жалела о своем выборе, — сказала ей Надин. — Если у тебя есть хоть малейшее сомнение, избавься от него». Сомнения исчезли. Она хотела одного: чтобы ее чрево очистили от того, что его оскверняло, чтобы навсегда исчез последний след ее пребывания в доме Святой Марии.

Наконец за ней пришли. Она ожидала увидеть жуткого доктора, похожего на людоеда, но этот человек оказался совершенно ничем не примечательным.

К ее ужасу, он был непреклонен и не позволил Надин пойти с ней:

— Вы должны подождать здесь, таковы правила.

В комнате, куда вошла Дениз, было удушающе жарко. Она отшатнулась при виде огромного гинекологического кресла со стременами, сразу вспомнив кабинет Далленбаха. Ее сердце обезумело. Доктор опустил штору и, не глядя на нее, спросил:

— В первый раз?

— Да.

— Плата вперед…

Дениз сочла формулировку ужасной, но, кивнув, достала из сумочки конверт, приготовленный заранее. Доктор в свою очередь пренебрежительно кивнул на свой стол. Не говоря ни слова, Дениз положила туда деньги. Он, даже не пересчитав их, велел ей снять юбку и трусики, что она сделала стремительно, сокращая время унижения, устроилась на кресле и с трудом вставила ноги в стремена. Ее душил стыд.

— Подруга все вам объяснила?

Надин не вдавалась в подробности, но вопрос прозвучал как утверждение, и Дениз осмелилась произнести только робкое «да», а когда врач попросил ее раздвинуть ноги, закрыла глаза. Ее тело снова сотрясла дрожь.

— Успокойтесь, — приказал он властным тоном. — Я делаю это не впервые…

Дениз вся сжалась, когда почувствовала, как пальцы в перчатках проникают внутрь. Лежа с закрытыми глазами, она представляла, как игла вонзается ей в руку, как Далленбах достает из аптечки маленький ключик. Вспоминала фотографии усыпленных беззащитных девушек, над которыми он надругался. И тех, кого он продолжит насиловать в условиях полной безнаказанности. Она тряхнула головой, пытаясь прогнать теснившиеся в памяти образы, и вдруг, как наяву, увидела лицо Нины. Ее подруга, ее сестра… Больная, прикованная к постели, с каждым днем теряющая все больше сил, которая никогда не увидит, как растет ее маленькая девочка. Было ли ей позволено подержать ее в своих объятиях хоть несколько мгновений или малышку тотчас отняли, чтобы увезти против желания матери? Дениз почувствовала, как ее захлестывает невыносимое отчаяние. Нина хотела этого ребенка больше всего на свете, а она вот-вот позволит умертвить своего. Нина никогда не дала бы ей принять такое решение. Само ее присутствие в этом месте — предательство памяти подруги.

Дениз издала вопль и резко освободила ноги. Врач вздрогнул. Этот черствый, равнодушный ко всему человек внезапно запаниковал.

— Да вы сумасшедшая!

— Нет, нет, нет! — кричала она. — Вы не заберете моего ребенка! Я не позволю вам сделать со мной то, что вы сделали с Ниной!

— О чем вы говорите? Немедленно заткнитесь! Вы хоть понимаете, как я рискую?

Дениз слезла с кресла, прикрываясь рукой, и торопливо надела трусы и юбку, а доктор, опасаясь, что она устроит еще больший скандал, взял конверт со стола и протянул ей.

— Забирайте свои деньги и сейчас же убирайтесь отсюда! Ваша подруга обещала, что проблем не будет…

Растерявшаяся Дениз огляделась, схватила сумочку и выбежала из кабинета, проигнорировав конверт. Вслед ей неслись вопли врача:

— И никогда, слышите — никогда не смейте возвращаться!

6

Странно чувствовать, как вокруг тебя рушится мир, вдруг понять, что все, на чем ты выстроил свое существование, было ложью. Йозеф Кирхер… Так кто же он мне теперь? Я ношу его фамилию, я вынес на себе бремя его славы, а он всего лишь мужчина, пять лет деливший жизнь с моей матерью, от которого во мне — это чувство приходит внезапно — ничего нет… Меня охватывает ярость. Преисполненные высокомерия, мы ищем правду, а когда она предстает перед нами, нагая и лишенная каких-либо уловок, начинаем сожалеть, что вообще ее искали. Проблема с правдой в том, что мы не можем ее предвидеть: невозможно узнать, что она приготовила для нас.