Безмолвная ярость

— Если б я действительно хотела найти доктора, то сделала бы это гораздо раньше, можешь мне поверить, и взялась бы за дело иначе… Я знаю, о чем ты думаешь, Тео. Что те события произошли очень давно и что я, возможно, все выдумала. Ты спросишь, как я могу быть уверена, что он делал со мной эти ужасные вещи, если каждый раз теряла сознание и потом ничего не помнила? Скажу тебе так: женщина чувствует такие вещи нутром. Я знаю, что этот человек сделал со мной. — Ее лицо приобрело болезненно жесткие черты.

— Я думал совсем о другом. Я уверен, что ты говоришь правду, но не понимаю, как нам добыть доказательства… Сомневаюсь, что ты — единственная жертва Далленбаха. Он работал в доме Святой Марии шесть лет, ему пришлось осматривать сотни интернированных девушек.

— У тебя будут доказательства.

— Откуда?

— У меня есть улики против этого человека. Но придется немного подождать.

Я слишком ошеломлен, чтобы отвечать, и мама продолжает:

— А теперь я хочу, чтобы ты выслушал меня очень внимательно, Тео.

К моему удивлению, она сообщает, что у нее есть сейф в швейцарском банке в Париже, где находится ключ от ее квартиры. Она уже оформила специальную доверенность, чтобы я мог получить к нему доступ. В ее глазах опять появляется тревожное выражение.

— Планировалось, что ты узнаешь о содержимом банковской ячейки только после моей смерти, но все сложилось не так, как я предполагала. Теперь у меня нет выбора: нам придется выставить прошлое на всеобщее обозрение. Ты найдешь документы и большой конверт из крафтовой бумаги, который ни в коем случае не должен открывать, Тео…

Я киваю — наверное, слишком небрежно.

— Ни при каких обстоятельствах! Ты должен пообещать мне.

— Обещаю.

— Ты отдашь его адвокату; он знает, что с ним делать.

— Ты сказала «документы», а что еще там лежит?

— Увидишь сам… Тебе пора — я устала и, кажется, наговорила больше, чем хотела.

— Могу я прийти завтра?

— Нет. Возвращайся в Париж и поскорее займись делом. Сейчас это важнее всего.

Она не двигается, и я собираюсь встать, но передумываю. У меня остался последний вопрос.

— Мама, что именно произошло в гостинице в Авиньоне? Далленбах признал вину?

Она смотрит на меня в замешательстве.

— Я не помню, что делала в том бунгало. Я последовала за ним, выйдя из бассейна. Помню, как постучала, помню его озадаченное лицо, когда он открыл дверь, и на этом всё. Я убила человека, Тео, а воспоминаний об этом нет…

У меня никогда не было непреложных установок, касательно человеческой жизни, однако, выйдя из тюрьмы на свежий воздух, я не могу не думать о страданиях, которые молчание моей матери причинило нашей жизни. Я говорю себе, что правда может ранить других людей, а молчание иногда убивает.

4

На следующий день я возвращаюсь в Париж и окунаюсь в гнетущую атмосферу города, который разлюбил и перестал чувствовать. Объективно, места сами по себе ничего не значат, мы лишь проецируем на них прошлые воспоминания и эмоции. Париж надолго застрял во мне, и я никогда не подумал бы, что смогу жить где-нибудь еще. Теперь я с тоской вспоминаю годы, проведенные в Лос-Анджелесе, который часто называют уродливым и подобным большой кляксе, но я люблю его за ощущение анонимности, за головокружительное впечатление, что здесь исчезаешь в самом себе и становишься вечно меняющимся человеком.

Я все изложил Марианне по телефону. Не знаю, сделал ли это потому, что она заслуживала знать правду, или просто хотел поговорить, не дать порваться тонким нитям, связывающим нас. В Лозанне я чувствовал такую близость с этой женщиной, что теперь отказываюсь ее терять. И все же, не смея себе в этом признаться, боюсь, что прошлое — тень дома Святой Марии, тяжесть общего наследия — станет непреодолимым препятствием между нами.

Банк, о котором мне рассказывала моя мать, находится в VIII округе — есть определенная ирония в том, что она выбрала именно швейцарский банк для хранения своих секретов. Я забрал ключ от ее квартиры, как только добрался до города. Он лежал в ящике стола: даже если б я случайно наткнулся на него, никогда не подумал бы, что это тот самый ключ из шкатулки.

Я чувствую беспокойство и дискомфорт, когда подхожу к стойке. К счастью, формальности улаживаются быстрее, чем я мог себе представить. Удостоверение личности и официально оформленная доверенность дают мне доступ в хранилище, состоящее из трех отдельных помещений. Белые ящики, все одинаковые, на каждом четырехзначный номер. Сотрудник помогает мне открыть шкаф моей матери, откуда я достаю металлическую шкатулку небольшого размера. Устраиваюсь за столом в соседней комнате. Мне бы хотелось, чтобы в этот момент здесь была Марианна — страшно быть одному перед лицом того, что мне предстоит узнать.