Безнадежный пациент

Со спокойной решительностью доктор тянет за черный провод, идущий к кнопке отключения, на которую она жала во время моего телефонного разговора с тещей. Этот механизм позволил Коделл прервать звонок до того, как передал зашифрованное послание теще.

С мягким щелчком Коделл отсоединяет от телефона устройство, похожее на сетевой адаптер. Она молча смотрит на меня, но я чувствую, как давит ее взгляд. Коделл убрала с исходящего сигнала защитный фильтр, дав мне свободу говорить то, что я хочу.

– Я все еще нужна вам для поддержки? Или оставить вас одного?

Я смотрю, как падает шнур, и прокручиваю в голове ее вопрос. Цель этого звонка – показать Коделл мою готовность участвовать в процессе лечения, выставить себя послушным пациентом, принявшим ее методику трансформации. И все же это была бы не Элизабет Коделл, если бы не перевернула ситуацию так, что теперь мой прежний план стал бесполезен.

Линия прерывания отсоединена, а значит, я волен говорить, что захочу. И это важнейшее свидетельство доверия Коделл. Достаточно пары слов, и мама поймет, что мне срочно требуется помощь, и поднимет на уши все силы правопорядка. Да только я не уверен, действительно ли Коделл сняла защиту с телефонной линии. Насколько я знаю, у доктора всегда есть дополнительная система безопасности: в соседней комнате запросто может прятаться Виллнер в наушниках на голове и с кнопкой в руке. Мой крик о помощи, конечно же, заглушат внезапные помехи на линии. А сам я окажусь в невыгодном положении: доктору Коделл станет ясно, что я саботирую лечение.

С другой стороны, если Коделл действительно пытается мне доверять и я правда могу говорить с матерью свободно, мне до конца жизни придется мириться с мыслью, что я промолчал и упустил свой единственный шанс на спасение.

Во мне борются взаимоисключающие намерения, и в итоге я совершенно измотан. Я не знаю, что выбрать, как поступить. Остается надеяться, что во время разговора решение придет само.

Один взгляд на терпеливо ожидающую странную машинку заставляет меня напрячься. Я поворачиваюсь к доктору Коделл и, приподняв уголки рта в вежливой улыбке, говорю:

– Я бы хотел, чтобы вы остались.

Глава 33

Хотя Коделл не произносит ни слова, готов поспорить, что она тронута моей просьбой. Доктор приятно удивлена: ее брови приподнимаются, в уголках рта становятся видны маленькие ямочки, а карие глаза сияют от радости. Интересно, как изменится ее лицо после звонка?

Следуя подробным инструкциям, я надеваю различные датчики: тонометр, сенсоры на пальцы. Коделл предупреждает, что специально никуда смотреть не надо. Машина через камеру сама отслеживает степень расширения зрачков. Честно говоря, к тому времени, когда все датчики подсоединены, само устройство меня уже не смущает.

Я снимаю трубку и прикладываю к уху, а Коделл набирает личный номер моей матери. Всего пара дребезжащих гудков, и слышится мамин голос:

– Алло? Доктор Коделл?

– Привет, мам!

Раздается прерывистый вздох.

– Здра… здравствуй, дорогой! – тихим, почти срывающимся голосом говорит мама. – Боже мой, наконец-то!

– Ну да, – бормочу я. – Это ретрит без телефонной связи.

– Да-да, я понимаю, – покорно соглашается она.

Мы оба молчим, не зная, как лучше продолжить. С тихим жужжанием машина выплевывает длинную полоску бумаги, на которой мое эмоциональное состояние отражено в виде ровной сейсмограммы, не отклоняющейся от базовой отметки.

– Надеюсь, у тебя все хорошо, – неловко заговариваю я.

– О, у нас тут все прекрасно, – сдерживая слезы, отвечает мама. – С нетерпением ждем твоего возвращения на работу.

– Ага, я тоже, – произношу я, глядя, как линия на графике вдруг начинает бешено скакать.

Несмотря на уверения Коделл, будто машинка рядом со мной – вовсе не детектор лжи, она идеально подходит для этой цели. Мое отчаянное нежелание возвращаться на работу наглядно показано на графике.

– Чем… могу помочь? – с запинкой спрашивает мама.

– Я… я хотел попросить у тебя прощения. За то, что заставил столько мучиться. За всю боль и страдания, которые тебе причинил. То, что случилось в июне… не знаю, каким местом я тогда думал.

У мамы перехватывает дыхание. Я говорю то, что она точно хочет услышать. Мне казалось, я и сам в это верю. Однако, к моему удивлению, полиграф ясно дает понять: я лгу. Коделл тоже видит графики и смотрит на меня с пониманием.

Я пришел сюда, желая показать искреннюю вовлеченность в процесс терапии, а выясняется, что я до сих пор говорю полуправду и слабо представляю, как должно звучать откровенное высказывание.

– Надо же… – отзывается мама. – Рада слышать, что ты наконец-то…

– Извини, но так не пойдет, – перебиваю я. – Я знал, что делаю, и не могу просить прощения за состояние, в котором находился. Я был словно в темной ужасной бездне, и рядом никого, чтобы поговорить. И выбраться оттуда я не мог.

Как только я произношу эти слова, линия, выходящая из-под иглы самописца, выравнивается.

– Мог бы поговорить со мной, – говорит мама.

– Ты права, я… – Линия снова делает резкий скачок, и взгляд Коделл приковывается ко мне.