Безумец и его сыновья

Бормотал он словно бы про себя:

— Попробую-ка девку… Славно потискать молодые титьки. Давненько не пробовал я девок.

Аглая крикнула Книжнику:

— Не слушайся сатану! Придет еще время твое! Когда останешься бос и наг, и ничего не будет для тебя больше на этой земле, когда отрыдаешь свое — тогда только разыщи ее! Сосцы ее уже томятся под платьем! Попомни, что сказала тебе!..

Сухими ломкими пальцами потискала старуха девичью грудь и вновь обращалась к хлюпкому Книжнику:

— Томятся ее сосцы! А теперь прощай!

И смотрел Книжник, как они уходят.

А Безумец слов на ветер не бросал — на следующий же день попытался покрыть Майкину сестру — худую, голенастую Зойку. Услышали братья визги и плач — то их отец волочил упирающуюся девушку — вот как еще хотелось ему девиц!

Братья бросились спасать девчонку, но как только глянул на них батька осатаневшими глазами, все они застыли на месте, дрожь прошла по ним, ужас сковал их. Сунься к нему — не пощадил бы никого! Чудом вырвалась сама Зойка, сумела она вывернуться, выскользнуть и пустилась бежать вниз с холма, плачущая, в разорванном платье. И вновь напрасно бежал следом Пьяница. Потный Безумец дышал, словно бык, он даже не удосужился подтянуть исподнее — болталась между ног его мотня, все видели его корень: был тот корень, словно ствол старого можжевельника, длинный и узловатый, и доходил ему чуть ли не до колен. Не успокоился еще тот можжевеловый ствол! И словно завороженные смотрели сыновья на то, что явилось причиной их жизни.

А Зойка сбежала на дорогу и остановила первый попавшийся грузовик. Шофер тотчас распахнул дверь — а кто не распахнет дверь девушке?! С ходу заскочила Зойка в кабину. Напрасно Пьяница пытался остановить ее. Зойка махала остолбеневшим Безумцевым сыновьям:

— Прощайте! На вас я не держу зла. Поклонитесь за меня отцу. Больше я не вернусь сюда!

Тут же взревела машина, увозя и ее.

И братья взбунтовались! Даже Степан Руководитель взорвался!

А Владимир Строитель воскликнул:

— Нужно всем нам уходить отсюда! Удивляюсь, как мы еще не спились, не скурвились… Да разве нужны мы батьке? Плевал он на нас: есть мы, нет, что ему? Противны мне были его лень и похоть, была мне отвратительна вся его жизнь! Теперь же я готов его проклинать. Не будет здесь больше моей ноги.

Поклонился он кресту, под которым лежала мать, и спустился. А Музыкант вытащил из футляра свой саксофон и на прощание сыграл и холму, и Безумцу мелодию, известную всем музыкантам. Состояла она из нескольких нот, на которые ложились следующие слова: «А пошел-ка ты на…» И саксофон послушно просифонил эту мелодию, после чего презрительный Музыкант исчез, будто бы его и не было.

Степан даже не стал дожидаться машины, которая должна была лично за ним прикатить: подхватил чемоданчик и приказал Пьянице его на сей раз не провожать.

Так, разгневанные, сыновья ушли. Бедный рыжий Пьяница понуро сидел на опустевшем холме, подперев руками голову.

Через год все в один и тот же день разом очутились возле холма, хотя для них отец был уже растлителем, бездельником, пьяницей, ничтожеством, психопатом, мерзавцем, рабом, бессовестником, колдуном, слугой черта, башибузуком. И это были еще далеко не все эпитеты, которыми они про себя и вслух уже награждали его!

Удивились братья силе, которая привела их сюда!

Ожидали они Пьяницу: как всегда, должен был он скатиться навстречу, но странно — в этот раз никто не закричал и никто не скатился. Все было тихо: не слышалось ни пьяных выкриков, ни ругани, ни другого шума. Ни единого звука не услышали братья, пока поднимались, — только чуть трепетали яблоневые листочки. И под деревьями было пусто, и на траве не было пролежней от вонючей отцовской овчины.

Не успели братья удивиться той непонятной, невероятной, немыслимой тишине, как показался Пьяница. Вырос он перед ними словно из-под земли: дрожало лицо непутевого Натальиного сынка, руки были опущены, и даже рыжие его волосы, так прежде весело горевшие, потускнели. Жизнь словно вышла из него. Все тогда поняли — что-то случилось.