Безумие толпы. Как мир сошел с ума от толерантности и попыток угодить всем

Карьера Коутса была настолько безупречной, что даже малейшая критика в его адрес либо скрывалась, либо – если появлялась – вызывала шок. Когда «Между миром и мной» была опубликована, Тони Моррисон написала в своем кратком рекламном отзыве, что Коутс заполнил «интеллектуальную пустоту», которая тревожила ее со дня смерти Джеймса Болдуина. Как минимум один человек – доктор Корнел Уэст – возразил этому, хотя причины, по которым он это сделал, были типичными и восхитительно своеобразными. «Болдуин был человеком огромного мужества, который говорил правду в лицо власти, – писал Уэст. – Коутс – умный автор с журналистским талантом, избегающий любой критики в адрес чернокожего президента, находящегося у власти»[183]

. Коутс негативно отреагировал на это, поскольку был уязвлен тем, что кто-то сказал, что он не равен Болдуину. Но, помимо привилегии, которую это демонстрирует, здесь также кроется полезное напоминание об одной вещи.

Поскольку, помимо того, что он являлся одним их великих писателей и нравственных сил конца XX века, Болдуин рос в то время, когда ярость по отношению к несправедливости в Америке была не только обоснованной, но и необходимой. Кроме того, что ужасная несправедливость царила в обществе, в котором он рос, он также испытал ее на себе. Как он пишет в своей книге «В следующий раз – пожар», его избили двое полицейских, когда ему было 10 лет. Его недовольство было даже преуменьшено. И все же он всегда писал с целью найти способ примирить различия, которые существовали в Америке, а не сделать пропасть между ними еще шире. Коутс, в противоположность ему, построил свою карьеру на преувеличении различий и раздражении ран[184]

. В делах больших и малых он готов выполнять эту задачу: готов требовать, чтобы Америка выплатила репарации, даже спустя столетия, чернокожим американцам; он всегда готов нацелить самое мощное оружие на самый маленький грех. В 2018 году, когда «Atlantic Magazine» (в котором Коутс работал «национальным корреспондентом») объявил, что нанимает в свою редакцию консервативного журналиста Кевина Уильямсона, началось прочесывание старых статей Уильямсона. Оказалось, что он ярый противник абортов, что уже раздражало многих его критиков, но его статья, опубликованная в «National Review» и посвященная Иллинойсу, была несправедливо осуждена как содержащая в себе уничижительные слова в адрес чернокожего мальчика.

Уильямсон был освобожден от своей должности в «The Atlantic» менее чем через две недели после объявлении о его приеме на работу. Но после приема на работу и увольнения состоялось собрание сотрудников, в рамках которого редактор – Джефф Голдберг – сидел на сцене с Коутсом. Хотя никто не требовал от Голдберга, чтобы тот контролировал движения своих рук, как это было в случае с ректором Колледжа Вечнозеленого штата, было очевидно, что он сражался за свою карьеру, а Коутс был его спасительной соломинкой. В какой-то момент Голдберг взмолился: «Послушайте, мне очень сложно отделить Та-Хениси-профессионала от Та-Хениси-человека, потому что… В смысле, вот что я хочу сказать. Я чувствую, что должен это сказать. Я хочу сказать, что он один из самых близких мне людей. Я готов был бы за него умереть». Многие журналисты сочли бы такую верность по отношению к себе достаточным основанием для того, чтобы стать дружелюбнее. Коутс не стал.

В рамках обсуждения Уильямсона Коутс умудрился сделать то, что делал во всех своих опубликованных к тому моменту мемуарах: посмотреть на ситуацию сквозь самую мрачную призму – с высоты, на которую он сам себя возвел. Коутс использовал собрание для того, чтобы сказать, что он не ожидал от Уильямсона ничего, кроме цветастой прозы. Никаких ожиданий, кроме понимания, что Уильямсон – и вот тут он делает поразительное замечание – не способен «видеть меня или, честно говоря, многих из вас полноценными людьми»[185]. Идея того, что Уильямсон не воспринимал Коутса – как не воспринимал любого другого чернокожего – как «полноценных людей», а также то, что это было печальной правдой, была ужасающим высказыванием со стороны Коутса и многое говорило о том, сколь многое сходило ему с рук за годы его карьеры. Джеймс Болдуин никогда не говорил о белых людях так, словно они были неисправимы. Также у него не было никакой необходимости преувеличивать оскорбления. Коутс же не только раздувает свою обиду, но и делает это, зная, что все вооружение на его стороне. На сцене находилось метафорическое заряженное ружье, но его держали в руках не белые люди, а он сам. Когда студенты, начинающие работать в университетах на всей территории Соединенных Штатов, задаются вопросом о том, принесет ли им выгоду произнесение неискренних заявлений и драматизация мелких событий, они могут взглянуть на Коутса и понять: принесет.