Безумие толпы. Как мир сошел с ума от толерантности и попыток угодить всем

Но самое интересное в тексте Эзры Кляйна начинается здесь, потому что это в точности отражает аргумент Сальмы Эль-Уордани, который та привела в защиту людей, пишущих твиты «все мужчины – мусор», и аргумент, который привел Кляйн, сказав, что «#Убейтевсехмужчин» – это лишь другой способ сказать «было бы здорово, если бы для женщин все было не так хреново». В защиту Сары Джонг, которая неоднократно оскорбила белых людей, Кляйн схожим образом объяснил, что, когда Джонг использует термин «белые люди» в своих «шутках», это означает совсем не то. Как он выразился, «в Twitter’e социальной справедливости этот термин означает что-то более близкое к «доминирующая властная структура и культура», чем к реальным белым людям»[176]

.

Вот отличный толчок к безумию. Если Бенедикт Камбербетч и Сара Джонг оказались в центре «расовых скандалов», обычно это значило бы, что они были виновны в схожих провокациях. И тем не менее это было не так. Камбербетч оказался замешан в «расовом скандале», потому что употребил устаревший термин. Джонг оказалась в «расовом скандале», потому что в течение нескольких лет неоднократно использовала расовые эпитеты в уничижительном ключе и получала от этого удовольствие. Что еще хуже, мотив может приписываться без указания на жестокость слов. В то время как слово, невольно произнесенное человеком, может в некоторых случаях обратиться против него (Камбербетч), в других случаях вызывающие термины, которые люди употребляют осознанно, фактически не рассматриваются буквально. Этому дается объяснение, данное Кляйном, Эль-Уордани и другими. В то время как некоторые люди неосознанно используют неверный термин и могут подвергнуться за это бичеванию, другие люди используют совершенно ужасные и грубые слова и не клеймятся за это. По какой-то причине.

Может быть всего пара возможных причин для этого. Первая заключается в том, что все заявления о поле, расе и многом другом перемешались, а когда нужно вернуть все как было, никто не может этого сделать. Кляйн и Эль-Уордани, очевидно, могли бы, но неясно, как многие другие люди должны понять, какие слова были произнесены намеренно, а какие – нет. Должны ли мы всегда полагаться на чье-то мнение о значении тех или иных слов? Как именно это должно работать?

Другое объяснение этому состоит в том, что происходит гораздо более простое смешение. Это смешение не имеет ничего общего ни со словами, ни с намерениями, а лишь с врожденными характеристиками того или иного оратора. Камбербетч занимает наиболее небезопасную позицию. Он – белый гетеросексуальный мужчина. Должно быть, с его стороны хорошей идеей было предоставить доказательства своего антирасизма на шоу Трэвиса Смайли. С другой стороны, стоило бы ожидать, что кто-то, кто годами делал уничижительные высказывания в адрес другой этнической группы, нарвался бы на большие неприятности. Если только их идентичность не окажется «правильной». Если бы Камбербетч в течение нескольких лет писал в Twitter о том, что азиаты живут в норах, как гоблины, и о том, как ему нравится доводить азиатов до слез, он бы так просто не отделался. Джонг это удалось, но только благодаря ее расовой идентичности (хотя «азиатская привилегия» сейчас также взвешивается на весах социальной справедливости) и из-за того, какую расу она атаковала. Невозможно распутать клубок двойных стандартов, применяемых к речи, потому что сама речь перестала иметь значение. Что имеет значение, так это расовая или иная идентичность говорящего. Его идентичность может как привести к его осуждению, так и отвести его от неприятностей. Это означает, что если слова и их смысл еще имеют значение, то уже очень второстепенное. Это также означает, что вместо того, чтобы научиться игнорировать расовые характеристики, мы проведем все обозримое будущее, будучи постоянно зацикленными на них – потому что только фокусируясь на расовой принадлежности людей, мы сможем понять, кого мы можем позволить себе слушать.

Возникновение риторики

Что-то из этого будет выражаться криком. Поскольку есть в том, что происходило в последние годы в дискуссии о расе, нечто невероятно похожее на сдвиг в феминизме, случившийся примерно в то же время. Аналогичное ускорение риторики и обвинений, похоже, возникло как раз в тот момент, который можно было расценить как победу. Как и в случае с феминизмом, нельзя сказать, что расовое неравенство или расистские мнения не существуют – нельзя сказать, что ни одной женщине не приходится испытывать трудности из-за ее пола. Но эта эпоха любопытна тем, что в тот момент, когда дела обстоят лучше, чем когда бы то ни было, все преподносится так, будто никогда не было времен хуже.