Безумие толпы. Как мир сошел с ума от толерантности и попыток угодить всем

В феврале 2018 года, всего за несколько месяцев до назначения Сары Джонг в редакцию «The New York Times», газета объявила о еще одном найме в свою команду – речь шла о 44-летней журналистке в области технологий по имени Куинн Нортон. Интернет моментально взялся за дело и, как это позже будет в случае с Сарой Джонг, проанализировал ее записи в Twitter. И вновь были найдены твиты, которые, выражаясь языком поборников социальной справедливости, были «ненормальными». Среди всего прочего были найдены твиты, датированные 2013 годом, в которых Нортон использовала слово «педик». Например, «Смотри, педик», и (один раз в ходе ссоры с другим пользователем) «ты – говноед, гиперчувствительный маленький плакса-педик»[198]

. В другой раз – в 2009 году – Нортон, как оказалось, употребила самое неприемлемое слово из всех. Тогда в рамках спора с другим пользователем она ответила: «Если бы Бог хотел, чтобы ниггер разговаривал с нашими детьми-школьниками, он бы сделал его президентом. Ох, погодите-ка… Эм…»[199]

Всего несколько часов спустя после того, как «The New York Times» заявил о ее назначении, редколлегия пошла на попятную, заявив, что Нортон не будет нанята.

В последующей за этим статье в «The Atlantic» Нортон объяснила, что, по ее мнению, произошло. Она осознала, что многие вещи, которые она писала в Twitter, были невежественными и постыдными. Она также объяснила, каково это, по ее словам, видеть, как ее «двойник» быстро возник из Интернета. Как и в случае с другими людьми, которых стыдили в Интернете, эта версия ее, против которой они выступали, была не ею самой, а отвратительной, упрощенной, вырванной из контекста версией ее личности.

Она сказала, что, как ей кажется, она стала жертвой «разрыва контекста». Это – другой термин для обозначения слома границы между приватным и публичным языком, в котором разговор, который предназначен для узкого круга, становится достоянием общественности – без учета изначального контекста дискуссии. Нортон сказала, что использование ею слова на букву «н» произошло в контексте спора, в рамках которого она «поддерживала [президента] Обаму». Поскольку Нортон участвовала как в дружеских, так и в недружественных спорах с различными белыми расистами, было возможно, что она использовала ругательство, чтобы «отзеркалить» слова человека, который также использовал ругательства. В другом месте ее связь с «анонами» (членами активистской коллективной общности «Anonymous») преподносилась как причина использования ею слова «педики»[200]

. Подобный язык используется в таких группах, но не очень хорошо выглядит в мире «The New York Times». Эти два мира встретились, Нортон ушла в историю, и мир устремился дальше. Но такие случаи заслуживают некоторого осмысления. Во-первых, потому, что случаи с Нортон и Джонг вызывают вопрос: «Какова честная репрезентация человека в Интернете в эпоху Интернета?» Как можно честно описать кого-то? Нортон, к примеру, отныне могла бы называться «расистской, гомофобной журналисткой, уволенной из „The New York Times“». Сама она может считать, что более честной версией описания ее жизни была бы такая: «Писательница и мать». Но в то же время Джонг, предположительно, тоже не считает себя расисткой. Так кто же решает? Если решает толпа, то мы в опасности.

Действительно, только худшая версия чьей-то жизни содержит в себе информацию, которая заставит Интернет остановиться и обратить внимание. Это чистое золото для сети, пристрастившейся стыдить и злорадствовать. Мы все знакомы с радостью, испытываемой, когда кто-то впадает в грех; это чувство праведности, которое приходит одновременно с наказанием преступника. Даже (а возможно, особенно) если преступник виновен в грехе, который мы и сами совершали. И из работ антрополога и философа Рене Жирара мы знаем, что может получиться из нахождения такого козла отпущения. Все тяготеет к тому, чтобы выбрать тот взгляд на жизнь человека, который является наименее понимающим и наименее тонким: самый ужасный и самый негативный.

Здесь находится еще одна ловушка. Мало что можно сделать, когда по вашей жизни проходится журналистика старой школы. Но в Интернете даже нет никакого регулирующего органа, к которому можно было бы обратиться, если вашу жизнь перевернули таким образом. Тысячи – возможно, даже миллионы – людей были вовлечены в это, и нет никакого механизма, с помощью которого можно было бы связаться с ними и заставить их признать, что они нечестным образом переврали вашу жизнь. Ни у кого нет на это времени, и мало кто считается достаточно важным человеком для этого. Есть и другие люди, которыми можно заняться. И в отличие от людей, которые могли быть растоптаны старыми средствами массовой информации, технологии могут прицепиться почти к кому угодно на планете и закружить их, как торнадо.