Билет на вчерашний трамвай

— Так свали.

Я выдержала взгляд.

— И свалю. Ты только из больницы выйди.

Генри не моргал.

— И выйду. И много еще чего сделаю. Я наверстаю упущенное, вот увидишь. Знаешь, я пока тут лежал, вдруг подумал, что мог бы умереть, так и не задав тебе самого главного в своей жизни вопроса…

— Какого?

Дима опустил глаза, сделал шаг назад, опустился на колени и негромко спросил:

— Ты выйдешь за меня замуж?

Я прикрыла ладонью рот и засмеялась: рыцарь в трениках моего папы и в больничных тапках…

Генри стоял на коленях и смотрел на меня. А я вдруг перестала улыбаться и твердо ответила:

— Выйду.

Домой я вернулась в девять часов вечера, и не успела разуться, как зазвонил телефон. Я подняла трубку:

— Да?

— Выходи, я подъехал.

Я посмотрела на экран телефона: Шубин.

Вздохнув, я снова застегнула сапоги и спустилась вниз.

У моего подъезда стоял зеленый «вольво» Шубина. При моем появлении дверцы машины распахнулись, и оттуда вылезли трое крепких ребят. А секундой позже и сам Шубин.

Я подошла к ним, поплотнее запахнула пальто и шумно выдохнула.

— И что дальше? Бить будешь? Бей.

Шубин выглядел растерянным.

— Ты дура или прикидываешься? Где остальные?

Я непонимающе нахмурилась.

— Какие остальные?

Шубин разозлился.

— Ты мне тут дурочку не включай, овца. Где твои мужики, спрашиваю? Ну? В подъезде?

Я оглянулась, пожала плечами.

— Ты заработался, Витя. Нет тут никаких мужиков. Димка щас в больнице лежит. Говори быстрее, чего хочешь? У меня ребенок дома не кормленый…

Виктор кивнул своим друзьям, и те залезли обратно в машину. Окна они при этом опустили до упора. Я улыбнулась.

— На разборки приехал?

Витька шумно выдохнул и ослабил узел галстука.

— Только не говори, что ты это одна замутила.

— Одна. Мартынов до последней минуты ничего не знал…

— Да я не про Мартынова. Я от тебя фигею, красавица. Кинула серьезного мужика на бабки и спокойно выходит одна на улицу.

Я засмеялась.

— Ты — серьезный мужик? Да ты лох и мудак, Шубин. И бизнесмен из тебя хреновый. А то, что я сегодня провернула, — лишнее тому подтверждение. Ну, и что ты со мной сделаешь?

Шубин посмотрел на меня долгим взглядом и махнул рукой.

— Да пошла ты…

Потом сел в машину и уехал. А я осталась стоять на улице.

Ну, почему у меня в жизни все вечно через…

Почему я постоянно влипаю в какое-то дерьмо и долго, болезненно из него вылезаю?

Почему меня даже замуж зовут, стоя передо мной на коленях на заплеванной больничной лестнице?

Замуж.

Я с улыбкой посмотрела на небо.

Сверху лил дождь, и было совершенно непонятно, что за капли стекают у меня по лицу…

…Такое яркое все вокруг… И тихо очень… И тишина эта — звенит… И — голос в тишине:

— Сегодня. Тридцатого. Ноября. Две. Тысячи. Пятого. Года. Ваш. Брак. Зарегистрирован!

Поднимаю лицо кверху и смотрю на потолок.

Меня теребят, что-то говорят, а я смотрю на потолок.

У меня глаза вдруг стали большие и мокрые. И слезы надо срочно вкатить обратно.

Не вкатываются.

И щеки тоже мокрые стали.

И губы соленые. Димкины.

— Вербицкая, — шепчет мне на ухо, — я тебя люблю…

А я смотрю на него, и все такое соленое вокруг…

И красивое.

— Ну что, жаба моя, теперь моя очередь мужиков в яйца тыкать! — пыталась перекричать грохот музыки Лелька. — Только где они все, а?

— Скворцова… — вкрадчиво шепнула я Лельке в ухо, — ты сюда со своим самоваром пришла. Какие тебе еще яйца?

Лелька оглядела стол мутным взглядом и сфокусировала его на Тимуре, своем новом бойфренде, который, собственно, и ускорил ее развод с Бумбастиком.

— Ты про Тимку, что ли? — икнула она. — Да он сам уже в сракотень, через губу перешагнуть не может. Какой с него прок?

Я отпила шампанского и подставила щеку под очередной поцелуй кого-то из гостей.

— Какой прок? А я откуда знаю? У меня только одна к тебе просьба: не пей до стадии «А в детстве я занималась спортивной гимнастикой».

Лелька захохотала.

— Завидуешь, жаба? Да у меня растяжка — Кабаева обрыдается от зависти!

— Верю. Верю, Лель. Ты только никому ее сегодня не показывай, ладно? Дай мне хоть одну свою свадьбу без драк отгулять.

Лелька сморщила нос.

— При чем тут драка?

— А при том. Щас ты начнешь на шпагат садиться, ноги задирать, а Тимку твоего уже самого жрать можно, вместо закуски.

— Это почему?

— А потому что он готов!

Громко ржем. Потом я продолжаю:

— Ну вот, Тимка — в сопли, а ты спровоцируешь кого-нибудь из гостей. Он тебя по ошибке схватит за ногу, промахнувшись мимо сисек, а Тимка твой непременно полезет биться. У него ж папа грузин. Значит, парень горячий.

Лелька поднимает голову и громко орет:

— Эй, мне кто-нибудь нальет? Дима… Лешка… Денис… Я не забыла, как вас зовут, черт подери! О, молодчина! Давай-ка эту вкусную бутылочку сюда! Ай, красавец! И что это мы так зло на меня смотрим? Да-да, это я тебе, грузинский принц. Я пропиваю свою подругу! Не надо меня останавливать, не надо меня тормозить… Я, может, щас напьюсь и плакать начну. Между прочим, это я Ксюху с Димкой познакомила!

Я украдкой смотрю на Генри.

Он улыбается.

«Я тебя люблю» — читаю по его губам.

— Я тебя тоже, — отвечаю шепотом.

— Горько! — орет Лелька, и пятнадцать гостей подхватывают: — Горько! Горько!