Битва на Калке. 1223 г.

По мнению видного статистика Б.Ц. Урланиса (1906–1981), на территории Киевской Руси в 1000 г. проживало 5,36 млн человек. При этом население юга страны, охватывающего следующие губернии XIX в.: Киевскую, Волынскую, Подольскую, Харьковскую, Полтавскую и Черниговскую (то есть территорию княжеств, принявших участие в походе 1223 г.), он оценил на эту дату в 1,92 млн человек[234].

Учитывая, что за два столетия, прошедшие с 1000 г., их население значительно возросло, мобилизационный потенциал княжеств, участвовавших в битве на Калке, можно минимально оценить в 200–300 тысяч человек.

Данную цифру подтверждают и свидетельства современников событий. В частности, Генрих Латвийский (ок. 1187 — ок. 1259) писал о призыве «по всей Руссии биться с татарами» (то есть всеобщей мобилизации), а во время шестидневного бегства монголо-татары перебили «более ста тысяч человек»[235]

. Д. Синор приводит данные о письме в 1223 г. венгерского короля римскому папе, в котором тот сообщал о монголо-тата-рах, что «в один день они убили 200 000 русичей и куманов»[236].

Ошибкой исследователей, резко занижающих численность русских ратей, стало мнение, что они состояли в основном из кавалерии, тогда как их главную силу представляла именно пехота.

Глава 6

МАРШ К КАЛКЕ

Когда русские князья находились еще у Заруба, к ним прибыли послы монголо-татар с предложением заключить мир, утверждая, что они сражаются только с половцами, а русские земли трогать не собираются. Древнейшие сохранившиеся летописи ничего не говорят о числе послов, но начиная с конца XV в. в ряде летописных источников (Рогожский летописец, Летопись Авраамки, Новгородская четвертая, Новгородская по списку П.П. Дубровского, Новгородская Карамзинская летописи) появляется утверждение, что их было 10 человек.

Новгородская первая летопись так передает слова послов: «Се слышимъ оже идете противу насъ, послушавше Половьць; а мы вашеи земли не заяхомъ, ни городъ вашихъ, ни селъ вашихъ, ни на васъ придохомъ, нъ придохомъ богомъ пущени на холопы и на конюси свое на поганыя Половче; а вы възмите с нами миръ; аже выбежать къ вамъ, а биите ихъ оттолѣ, а товары емлите собе: занеже слышахомъ, яко и вамъ много зла створиша; того же дѣля и мы биемъ». Но русские князья отвергли это предложение, а послов убили.

Среди историков идут споры о целях этого посольства — было ли оно «лживым», а послы только лишь разведчиками, целью которых был сбор данных, а также дезинформация противной стороны?[237] По мнению Л.Н. Гумилева (1912–1992), «нет никаких оснований считать мирные предложения монголов дипломатическим трюком… Монголы искренне хотели мира с русскими». К нему присоединился бурятский монголовед Ш.Б. Чимитдоржиев (1927–2017), полагавший, что посольство «преследовало цель добиться отказа русских от помощи половцам»[238].

В этой связи укажем интересное свидетельство Никоновской летописи, на которое обратил внимание историк-эмигрант Г.В. Вернадский (1887–1973): «Центральным аргументом первых монгольских послов является заявление о единстве происхождения русских и татар: „вси есмя человЪци, и вси Адамово племя, почто всуе и туне кровь свою пролива-емъ?“ Разумеется, не этническое единство здесь могло иметься в виду, а единство другого порядка — политического, нравственного или религиозного»[239]

. Этот аргумент очень напоминает доводы, выдвигавшиеся монголо-татарами на переговорах с половцами об отказе от союза с аланами (в передаче Ибн аль-Асира): «Мы и вы одного рода».

Неудивительно, что русские князья, которым половцы рассказали о несоблюдении монголо-татарами ранее данных им обещаний, не поверили монголо-татарам и отреагировали на их предложения исходя из союзнических обязательств перед половцами. Именно так оценил посольство монголо-татар Л.В. Черепнин: «Это была попытка вбить клин в отношения между русскими и кыпчаками, побудив первых воевать с последними и тем самым ослабить обе стороны. Аналогичная тактика была ранее применена монголо-татарами к половцам и аланам. Русские, по-видимому разгадав умысел противника, перебили монгольских послов»[240]. В этом отношении следует отметить наблюдение Р.П. Храпачевского, что у монголов не было различия в функциях посла и шпиона[241].

Л.Н. Гумилев назвал убийство послов «подлым преступлением, гостеубийством, предательством доверившегося». Такие поступки, по его утверждению, не были характерны для противоположной стороны. «Надо сказать, — завершает он свою мысль, — что закон о неприкосновенности послов монголы выполняли… последовательно». В другом месте по этому поводу Л.Н. Гумилев писал еще более образно: «Смерть во время войны — всего лишь закон природы, а убийство доверившегося — оскорбление естества, следовательно, божества. Люди, причастные к предательству, не должны жить и производить потомков, ибо монголы признавали коллективную ответственность и наличие наследственных признаков»[242].