Битва в пути

Бахирев не смог не улыбнуться. Метко! Рабочая молодежь стихийно и лихо высмеивала новое, «кроватно-сковородное» направление тракторного. Какую оценку даст этому направлению официальное решение партийно-хозяйственного актива?

Бахирев улыбался, но увидел в витрине заводского «Крокодила» самого себя, и улыбка исчезла. Он был нарисован в виде грустного бегемота с хохлом на макушке. Над хохлом летели противовесы с крылышками амуров. Дырявые тракторы утирали слезы гусеницами. «Подытожили, значит, мою деятельность! Тоже метко».

Партийно-хозяйственный актив начался. Доклад о состоянии производства делал Вальган. Вел собрание Чу-басоз.

Видя, как Бахирев, наверное в последний раз, занимает место в президиуме, Чубасов снова прикинул в уме уже внутренне принятое решение: «Жаль, но надо. Не контролировать его нельзя: зарывается. Контроля он не перенесет. С Вальганом не сработается. Неурядицы между директором и главным инженером приведут завод к «катаклизмам». Это проверено горьким опытом. Тракторы, стреляющие противовесами, — следствие этих неурядиц. Дальше тянуть нельзя. И так преступно затянули! Решение хоть и вынужденное, но единственно возможное. Нужно для завода. Нужно и для самого Бахирева. Иначе, как таким крепким и коллективным уроком, его не выучишь».

— Начали? — бросил он Вальгану.

— Что ж, все на местах…

Тина знала, как трудно будет Бахиреву видеть ее в час своего позора, и села в последнем ряду. Вальган на трибуне был, как всегда, победоносен. Даже первое сопоставление искрометного Вальгана и хохлатого, понурого Бахирева с его набрякшими веками было не в пользу последнего. Он был жалок. «Зачем посоветовала отутюжиться? Отутюженный костюм только подчеркивает помятое лицо. Пришибленный он сегодня. Зачем не подошла в фойе? Надо было подойти», — мучилась Тина.

— Коллектив завода воспитан в безусловном уважении к государственному плану, — так начал Вальган свой доклад.

То подходя к рампе, то отступая от нее, он взмахами смуглых рук, поворотами шеи, всеми своими мягкими, пластичными движениями, всей игрой яркого лица как бы подчеркивал каждое слово, и Бахирев вновь и вновь удивлялся его способности обычные, стертые повторением слова возрождать заново. Всех опять покорил, наверное.

Бахирев осторожно приподнял веки и из-под ресниц скользнул взглядом по рядам. Красивое, молодое, восторженно-внимательное лицо Уханова. Может быть, он и станет главным инженером? Такое же восторженное внимание на многих других лицах. Голова Рославлева возвышается над всеми. Бахирев вспомнил, как Рославлев закончил воззванием к совести свою речь на рапорте: «Должна же быть у чугунолитейного, помимо всего прочего, еще и совесть». Рославлев внимательно слушал Вальгана, а из-под зубных щеток бровей два синих глаза смотрели наивно и взыскательно, словно опять взывая к человеческой совести и настойчиво требуя ее.

По-юношески приоткрытый красивый рот Сагурова — видно, что увлечен горячей речью Вальгана. Василий Васильевич склонил голову набок и слушает, словно привычно прикидывает в уме, что так, что не так. Рядом с ним Сережа. Побледнел. В лице уже не беспечный вызов, а твердость, самостоятельность. Растут, взрослеют люди. Рядом еще какие-то лица, то увлеченные, то вдумчивые, то сосредоточенные. «Неужели в последний раз я вместе с ними? — подумал Бахирев. — И кто я для них сейчас? Подсудимый? Осужденный? Тот, что на карикатуре, — бегемот, окруженный изувеченными тракторами и амурами-противовесами?»

Вальган говорил о достижениях завода, о непрерывном росте выпуска, о создании и освоении новой марки тракторов, в зале вспыхивали летучие аплодисменты, и Бахирев начинал чувствовать себя критиканом и злопыхателем.

Особый раздел доклада Вальган посвятил открытию цехов ширпотреба.

«О производстве печных вьюшек говорит, как о штурме осажденного Сталинграда! Мастак!» — подумал Бахирев.

Но вот Вальган глотнул воды, провел рукой по блестящей зыби волос, склонил разом отяжелевшую голову и другим, низким, глухим, но кипящим от гнева голосом сказал:

— Теперь, товарищи, я должен перейти к горьким дням жизни нашего завода… к положению, создавшемуся в настоящее время.

В зале пронесся мгновенный шелест, и сразу наступила недобрая, глубокая тишина. Бахиреву вспомнился лес перед грозой: промчится порыв ветра, дрогнут, дружно зашелестят деревья — и все замрет, затаится в ожидании. «Сейчас обо мне, — понял он. — Зачем я пришел? Уйти! Уйти бы!»

Вальган говорил о провале месячного плана, случившемся на заводе впервые за десятилетие.

— От графика остались рожки да ножки. За это отвечает в первую очередь тот, кто в это время руководил заводом. С первых же дней главный инженер занял беспринципную позицию по отношению к плану: он самоустранился от повседневной работы над программой.

— Не мое дело проталкивать детали на конвейер… — сказал Бахирев.

Чубасов позвонил, а Бахирев сжал губы. «Зачем говорю? Ослаб? Не могу сдержаться?»