Битва за Францию

   — Мне говорят, — заметил он, — что проступки Бутвиля проистекают не из корыстных соображений, а из-за его легкомыслия. А отправлять человека на эшафот за то, что он менее умён, чем мы с вами, это ведь почти преступление. Правильным наказанием для него было бы тюремное заключение, ведь эшафота заслуживают жестокие люди, а тюрьмы — необузданные. К тому же, — примирительно закончил он, видя, что седые усы его преосвященства затопорщились от гнева, — ничто так не прославляет правителя, как милосердие.

   — Перерезать горло дуэлям — или эдиктам Вашего Величества, вот как стоит вопрос! — воскликнул кардинал, представив себе, как должна будет увеличиться ярость Бутвиля, когда тот наконец выйдет из Бастилии. — Спасти государство важнее, чем частное лицо. К тому же разве сам преступник не показал, как мало дорожит жизнью, столько раз рискуя ею из-за пустой бравады! — И добавил еле слышно: — Из тюрьмы можно выйти, а из того света — нет.

На помощь его высокопреосвященству поспешил духовник короля.

   — Своим поступком Шапель и Бутвиль нарушили законы человеческие, — сказал он. — Но что страшнее всего, они нарушили и Законы Божьи, убивая своих противников, которых Небо одарило меньшей ловкостью, нежели их самих. Оскорблением Господа был их поединок в день Святого Вознесения. Оскорблением Господа будет и указ об их помиловании, ибо помилованные, эти двое могли бы стать причиной смерти ещё многих людей.

Король закрыл лицо руками.

Вся Франция просит за них, — тихо сказал он.

   — Кто? — усмехнулся Ришелье. — Брат Вашего Величества — герцог Орлеанский? Принц Конде? О, не сомневаюсь, что покойный господин Шале — лучший друг Бутвиля, будь он жив, также присоединил бы свой голос к воплям о помиловании.

После этих слов Людовик призвал советников парламента в Лувр, велев им начать судебный процесс и довести его до конца.

* * *

22 июня 1627 года добрый город Париж превратился в театр военных действий. По перетянутым цепями улицам были расставлены вооружённые до зубов патрули, число которых всё увеличивалось по мере приближения к Гревской площади, где по-обыкновению осуществлялись, экзекуции. Дорогу от Бастилии до высокого деревянного эшафота, который грозно возвышался над толпами народа, наводнившего площадь, охраняло грозное оцепление, состоящее из нескольких полков немецких рейтар, а сам эшафот был окружён шестью ротами кардинальских гвардейцев. Исключительные меры безопасности были приняты, чтобы казнить двух дворян, дерзнувших нарушить королевский указ о запрещении дуэлей. Этими опаснейшими преступниками были граф де Бутвиль и его кузен граф де Шапель.

Из всех участников роковой дуэли на Королевской площади только им был вынесен смертный приговор. Беврон даже не был арестован — он благополучно скрылся за границей, откуда вскоре вернулся, выхлопотав королевское помилование. Осуждённых — Бутвиля и Шапеля — ожидала позорная смерть, но всё, что они делали в свои последние дни, послужило к их чести и вызвало всеобщее возмущение избранностью королевского правосудия.

Сами дуэлянты сейчас преспокойно сидели в телеге палача, которая медленно везла их к месту казни. Свой смертный приговор они выслушали с бесстрастным выражением лица, а сейчас с любопытством созерцали свою внушительную свиту — три сотни солдат, которые окружили повозку со всех сторон. Грозные охранники выглядели перепуганными, тогда как их жертвы излучали спокойствие и какую-то отчаянную весёлость.

   — Кузен, смотри, наши друзья всё же решились нас освободить! — весело заорал Шапель, показывая куда-то наверх.

Услышав эти слова, солдаты тут же окружили тележку и, размахивая оружием, принялись тревожно рассматривать крыши домов, выглядывая освободителей, а Франсуа де Росмадек, заметив их испуг, издевательски захохотал.

   — Угомонись, — недовольно произнёс Бутвиль. — Сам знаешь, что Ришелье запретил сегодня передвигаться верхом по Парижу, так что наши друзья не только лишены возможности нас освободить; они не смогут даже добраться до Гревской площади, чтобы проститься с нами, не запачкав сапог в парижской грязи.

   — А ещё мы получили строжайший приказ арестовывать всякого, кто посмеет крикнуть «помиловать!» — добавил один из охранников, который с явным состраданием поглядывал на арестантов. — Проклятый кардинал всё предусмотрел.

Бутвиль протянул ему руку, которую тот почтительно пожал.

   — А я уверен, кузен, что король затеял всю эту возню только из-за того, чтобы припугнуть нас, и объявит об амнистии...

   — После того как поймал нас с таким трудом? Брось, — махнул рукой Монморанси. — Да я бы и сам не советовал ему это делать, так как, получив помилование, я бы предъявил ему счёт за остриженные волосы. Теперь моя голова выглядит так непривлекательно, что я не очень-то и расстроюсь, когда палач её отрубит.

И Бутвиль, всегда гордившийся своими длинными густыми локонами, которые остригла безжалостная рука палача, громко вздохнул.

   — Ба! Голову отрастить куда труднее, нежели твою роскошную гриву, — возразил Шапель.

Епископ Нантский, сопровождающий осуждённых на эшафот, не сдержал улыбки: