Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации

Более всего жителей погибло в Рождественском – в ночь на 7 ноября там было вырезано (где же „вырезано“, в предыдущем абзаце русским языком написано: „расстреляны“[203]. –

Е.П.) 42 человека, в том числе учительница, священник, счетовод, заведующий внешкольным подотделом… На скамье подсудимых оказались 128 человек – практически вся местная партячейка. Неудивительно, что власти не рискнули осудить такое количество своих сторонников и постановили всех убийц оправдать»[204]

.

Если не заниматься заламыванием рук над покоящейся на мягком диване пятой точкой, а посмотреть на ситуацию, как она есть, то что мы видим? Самую простую вещь. Местные комячейки, поддержанные уездным комитетом, утверждают, что вопрос стоял так: «мы или они». Судя по контингенту расстрелянных – уголовникам, колчаковцам, офицерам, сельской интеллигенции – речь шла не о несданной продразверстке, но о вещах посерьезнее. Скорее всего, о разборке между комячейками и вот-вот готовой сформироваться бандой или же о решении общества – выступить против красной власти (что, в общем-то, тоже означало формирование банды). Дата очень характерная – осень 1920 года, время подготовки Западно-Сибирского восстания, волостной актив которого, скорее всего, и «зачистили» местные коммунисты. На другой чаше весов лежали, кроме жертв, которые понесла бы деревня в случае присоединения к восстанию, собственные жизни коммунистов и их семей, поскольку бандиты и бабам с детишками спуску не давали, да еще как убивали-то! Что прикажете делать? Сообщить в ЧК и ждать отряд ЧОН? Как раз и поспеют, чтобы прибрать трупы.

Интересно, кто из нынешних правозащитников рискнул бы поехать туда и объяснить этим людям, что они должны позволить перерезать себя во имя буквы закона?

Естественно, комиссия такой хренью не занималась, а выясняла то, что господин Тепляков назвал «техническими аспектами». Не было ли массовых расстрелов, убийств членов семей, заведомо невиновных односельчан по навету, мучительства при казни? Ах, не было? Впечатление, говорите, хорошее? Что, даже и без грабежей? Стало быть, признать все происшедшее необходимой обороной и подсудимых оправдать. Честное слово, Сибирь 20-х годов была неподходящим местом для рассуждений о святости человеческой жизни.

Впрочем, не только 20-х… Самосуды в Сибири были в обычае. Сибирская деревня не любила обращаться к вышестоящей власти, справлялась своими силами – и справляется, кстати, до сих пор. И власть еще не сошла с ума, чтобы в условиях Гражданской войны начать менять нравы. Тем более что и методов не было. Как бороться – расстреливая сельский актив РКП(б)? Ну да, тот еще активчик, но ведь другого-то и вовсе нет! Начнешь их стрелять, они рванут в тайгу, и будет одной бандой больше. Да и у местной власти стояли в основном точно такие же деятели…

Жестокостью с этими людьми ничего нельзя было поделать – да и не способны красные на тот уровень зверства, который произвел бы впечатление на сибирских партизан. А вот к позору они были очень чувствительны. И большая часть наказаний являлась не столько реальными, сколько позорящими. Из реальных-то был применим один лишь расстрел, поскольку потребным количеством тюрем и лагерей власть и близко не располагала…

Возьмем того же командира отряда ЧОН Черных. Если по его поведению будет видно, что осознал – а осознать, остыв, мог весьма чувствительно и просить у судей расстрела как милости… И нечего ерничать, это для нынешнего воспитанника правозащитных организаций собственный живот превыше всего, а тогда люди еще совесть на колбасу не меняли! Так вот, если осознал, – то ведь и не расстреляют, пожалуй, а снова кинут на руководящую работу, чтоб не искал простых путей. Умереть хотел, легко отделаться? Э, нет! Сдохнуть просто, а ты искупи…

Именно тогда появилась в арсенале советского судопроизводства совершенно фантастическая мера – условный расстрел.

Вот еще один случай, приведенный Тепляковым: