Битва за Ленинград

Вы все такие —в кофточках из ситца,любимые, —другими вам не быть, —вам надо десять раз перебеситься,и переплакать,и перелюбить.И позабыть.

И снова, вспоминая,подумаешь,осмотришься кругом —и все не так,и ты теперь иная,поешь другое,плачешь о другом.Все по-другому в этом синем мире,на сенокосе,

в городе,в лесу…А я запомню года на четыреволос твоих пушистую лису.Запомню все, что не было и было.Румяна ли? Румяна и бела.Любила ли? Пожалуй, не любила,и все-таки любимая была[303].

Они развелись в 1931 году, хотя фактически уже год не жили вместе, у каждого из них была своя жизнь. Напомню, Ольге на тот момент — 21 год. Борису Корнилову — 23. А они оба — уже поэты.

На этот образ-воспоминание в поэме «Моя Африка» Ольга Берггольц ответит Корнилову в 1939 году, когда уже умрет в возрасте семи лет их дочь Ирина, когда сама Ольга пройдет издевательства и пытки в тюрьме НКВД.

О да, я иная, совсем уж иная!Как быстро кончается жизнь…Я так постарела, что ты не узнаешь,а может, узнаешь? Скажи!Не стану прощенья просить я,ни клятвынапрасной не стану давать.

Но если — я верю — вернешься обратно,но если сумеешь узнать, —давай о взаимных обидах забудем,побродим, как раньше, вдвоем, —и плакать, и плакать, и плакать мы будем,мы знаем с тобою — о чем.

Обратно Корнилов не вернулся. На момент написания стихотворения он был уже год как расстрелян за участие в троцкистском заговоре. Ольга об этом не знала, потому и обращалась к бывшему супругу как к живому.

В 1930 году она познакомилась с Николаем Молчановым — будущим мужем и главной любовью всей своей жизни. Оба — студенты филологического факультета Ленинградского университета. «Он с первого взгляда ей понравился. Молчанов отвечал всем ее представлениям об идеальном советском человеке. Он был аскетичный, честный, порядочный и настоящий комсомолец. Именно такого мужчину Ольга хотела видеть рядом с собой. „Донской казак по происхождению, высокий, удивительно ладный, он был необычайно, строго и мужественно красив, и еще более красив духовно“, — писала она в автобиографии»[304].

После окончания учебы их вместе отправили в Казахстан по распределению корреспондентами газеты «Советская степь». Собственная молодость звучала в унисон с грандиозными задачами строительства молодой республики. На казахские мотивы Ольга написала через несколько лет повесть «Журналисты», одним из героев которой был Михаил Якорев. Прототипом для этого персонажа стал журналист Леонид Дьяконов, родственник Николая Заболоцкого, печатавшийся под псевдонимом Анк. Все трое — близкие товарищи, делающие одно дело. Они выезжали на поля, на сбор хлопка, описывали строительство социализма в Казахстане в правильном идеологическом ключе, хотя не могли не видеть, как идет коллективизация в Средней Азии, сколько приписок, разгильдяйства, саботажа, бедности и нищеты вокруг. Но линия партии требовала терпеть, описывать успехи и победы, и Ольга искренне верила, что так правильно, так и должно быть. К несчастью, именно знакомство с Дьяконовым сыграло трагическую роль в судьбе Берггольц — он будет одним из немногих, кто даст против нее показания, оговорит ее на допросах. К несчастью для Берггольц и к счастью для Ленинграда (да простят мне этот невольный цинизм): сейчас можно совершенно определенно сказать, что не будь тюремного периода в ее жизни, травли в писательской организации, следствия, допросов, исключения из партии — не обрел бы ее голос ту звенящую высоту, какая позволила ей стать «Ленинградской Мадонной». Писали о блокаде изнутри и Николай Тихонов, и Александр Прокофьев, и Вера Инбер, все трое получили Сталинскую премию «за блокаду», а голосом Города, его жителей, стала только Ольга Берггольц.

Через какое-то время Ольга вернулась в Ленинград, а Молчанов остался в Казахстане. Статус их пока не был определен. Ленинград закрутил Берггольц в вихре знакомств, литературных продвижений, богемных посиделок. Она познакомилась с Максимом Горьким и с одним из руководителей РАППа Леопольдом Авербахом. Авербах был родственником Генриха Ягоды, имел доступ к высоким кремлевским кабинетам, решал судьбы писателей.