Битва за Ленинград

Как вспоминал Георгий Макогоненко, чтобы как-то отвлечь Ольгу от обрушившейся на нее трагедии, он и тогдашний начальник литературно-драматического вещания Ленинградского радиокомитета Яков Бабушкин уговорили Ольгу взяться за поэму о блокаде. Срок — к 23 февраля, ко Дню Красной армии. Берггольц раньше поэм не писала, но, видимо, сам текст, его структура уже внутренне вызрели в ней, оформились интонационно и стилистически. А самое главное — содержание подсказала сама окружающая действительность. После смерти мужа Берггольц окончательно переехала в Радиокомитет. «Ольга Федоровна сидела в дневное время на диване, закутавшись в платок, и что-то писала, тихо „бормоча“ рождавшиеся стихи»[331]. Так, фактически за полмесяца, родилась поэма «Февральский дневник». Поэма была впервые прочитана Ольгой Берггольц 22 февраля 1942 года в 195-м выпуске «Радиохроники». Это был бессознательный рубеж, навеки связавший маленькую хрупкую женщину с Ленинградом. А 25 февраля Ольга встретила в Доме писателей… свою сестру Мусю. Узнав в Москве о смерти Молчанова, Муся добилась приема у секретаря Союза писателей СССР Александра Фадеева, смогла организовать грузовик с продуктами для ленинградских писателей и сама, в качестве добровольца-сопровождающего, провела машину в Ленинград через полстраны и по льду Дороги жизни. По другим данным, машину организовал Николай Тихонов, прибывший в Москву для выполнения срочного задания и рассказавший другому секретарю Союза писателей СССР Владимиру Ставскому о бедственном положении писателей Ленинграда. Именно Ставский добился разрешения послать машину с продовольствием из Москвы

[332].

Как бы там ни было, в конце февраля сестра приехала к Ольге Берггольц в Ленинград. А 1 марта 1942 года Ольгу самолетом переправили в Москву. Казалось бы, всё позади: голод, холод, бомбежки. Но Ольга не смогла найти себе места в сытой Москве.

«Здесь все чужие и противные люди. О Ленинграде все скрывалось, о нем не знали правды так же, как о ежовской тюрьме… Нет, они не позволят мне ни прочесть по радио — „Февральский дневник“, ни издать книжки стихов так, как я хочу… Трубя о нашем мужестве, они скрывают от народа правду о нас», — записала Ольга в своем дневнике сразу по приезде в Москву[333]. И спустя неделю: «Я совершенно не понимаю, что не дает мне сил покончить с собой. Видимо — простейший страх смерти… Нет, я не тешу себя мыслью о самоубийстве. Мне просто очень трудно жить. Мне надоело это. Я не могу без него»

[334]. «Живу в гостинице „Москва“. Тепло, уютно, светло, сытно, горячая вода. В Ленинград! Только в Ленинград… Тем более что вовсе не беременна — опухла просто. В Ленинград — навстречу гибели…»[335]

Город не отпускал Ольгу. Не отпускали личная трагедия, близкие люди, Миссия, дыхание которой она уже почувствовала. В письме к Макогоненко от 8 марта 1942 года она писала: «Знаешь, свет, тепло, ванна, харчи — все это отлично, но как объяснить тебе, что это еще вовсе не жизнь — это СУММА удобств. Существовать, конечно, можно, но ЖИТЬ — нельзя. И нельзя жить именно после ленинградского быта, который есть бытие, обнаженное, грозное, почти освобожденное от разной шелухи»[336].

В Москве Ольга развернула активную деятельность, пытаясь помочь Ленинграду, писателям, оказавшимся в кольце блокады. Она давала творческие вечера, буквально выбивала в Наркомпищепроме продукты для ленинградских писателей: лимоны, апельсины, сгущенное молоко, кофе. По негласному распоряжению А. А. Жданова адресные посылки для организаций Ленинграда не приветствовались. С одной стороны, распоряжение жестокое, с другой — перед голодом все равны, а слухи об отдельных категориях граждан, находящихся на особом положении, и так бродили по городу. Москва отталкивала Ольгу. Она все больше убеждалась, что на Большой земле не представляют реальные тяжесть и последствия блокады. Тем не менее люди везде разные. И в Москве находилось очень много искренних, по-настоящему переживающих за Ленинград писателей.