Битва за Лукоморье. Книга 3

– Не в обезьяне дело, – волшебница нахмурилась, подбирая слова. – Зденка эта, похоже, сама своей силы не ведает. Разозлилась она на тебя, да не один раз, а целых три. Нарочно вряд ли вредила, но в сердцах, видать, всякого нажелала, вот и аукнулось.

– Тогда бы мне прилетело, – богатырь с силой оттолкнул ковш с квасом, – Буланко-то за что? Да и не станет зверинщица коню мстить. Видела бы ты ее…

– Я ее не видела, но слонишу своего она бросила, а предательство даром не проходит, меняет оно человека. Это уже не та девушка, что с больным зверьем нянчилась и любила отца с братьями. Другая. В душе уже завелась гниль, которую она сама в себя впустила, исправить такое и трудно, и больно… Ну да не о Зденке речь, а о тебе. Похоже, первый раз она осерчала, когда ты объявился, загубив тем любодарову затею. Потом обидно ей стало, что ты и сильней ее милого оказался, и толковей, ну а в третий раз ты мало что вина пить не стал, так еще всю ночь у костра сидеть наладился. От отца с его недотепами они, может, и по-тихому сбежать бы рискнули, только Охотника не обойдешь и не обманешь. Пришлось шум поднимать, зверьем рисковать, и все из-за тебя! Люди часто за свои вины на других злятся.

– Но Буланыш-то почему?

– А тебе в Китеже не говорили разве, что злых духов безнаказанно только одиночки гонять могут? Если у тебя есть хоть собака, не говоря о людях родных, – нельзя. Погибнут они. Цель не ты. Цель те, кого ты любишь. С твоим верным конем так и вышло, тем паче, что Зденка зверинщица. Она не только на тебя ярилась, но и о слонише своем думала, дескать, и это из-за тебя, вот за ее любимца твоему и аукнулось. Сам удар иголочкой был, а за ним ниточка потянулась. Не из зла свитая, из злости, что на любого накатить может, но Буланко от того не легче. Разорвать-то я ее разорвала, вот только не поздно ли? Зверей хворь быстрее нашего съедает, да и сглаз они хуже переносят. Там, где скотина падет, человек всего лишь приболеет. Конечно, твой конь не простой, но ты все же подумай, что делать станешь, если ворожба моя не сработала.

– Думаю уже. – Врасплох вопрос китежанина точно не застал. – Советы давать, быть мне товарищем, спутником Буланко сможет по-прежнему, только бы дошло это до него! Гусляры слепые с поводырями ходят, ну и Буланко пойдет, а начну с простого. Тут и нужны-то всего ровная поляна да кобыла подобронравней, к которой слепого можно на первых порах привязывать, чтобы не упал… Как пообвыкнет, постоянного напарника подыщу, чтоб рядом бежать ноздря в ноздрю. Сюда-то мы легко добрались, на торной дороге ничего, кроме «прямо – вправо – влево», почитай, и не нужно. В лесу или в полях трудней придется, а боевым конем слепой быть не может. В бою за миг единый столько всего происходит, куда коню приказывать, самому бы отбиться…

– Дивоконя найти трудно, – покачала головой Веселина, решив, что лучше до поры до времени не обнадеживать, хотя ей яги дадут. Должны дать. – Вот только поладят ли они?

– Простого найду, хорошего, но простого. Второго дивоконя при живом Буланко у меня не будет.

– Ну, тебе виднее… – отшельница посмотрела на гостя с невольным уважением, а ведь сперва его слова покоробили.

Друг, пусть и о четырех ногах, себя кончить хотел, а тут о какой-то ерунде – поляна, как бегать учить… Только… только это и есть настоящая дружба! Руки заламывать и слезы лить просто, а ты сумей облегчить родному существу ставшую невыносимой жизнь. Бурное горе, оно для себя, чтоб самому стало полегче, а вот мелочи всякие незаметные – для другого. Мама, она ведь тоже не рыдала, слова жалостливые не говорила, куколку она делала да волшбе, пока еще могла, учила. Хотела для дочки счастья да перемудрила, а может, это дочка оказалась – нет, не неблагодарной, неправильной. Не того хочет, не от того прячется…

* * *

Окон в башне у Миравы не было, но время отшельница чуяла. Сказала, что пора, и угадала. Они вышли, когда почти рассвело. Утро выдалось ясным и до дрожи холодным, на поникших травах лежал иней, но волшебница даже плащ не накинула.

– Не замерзнешь? – на всякий случай спросил Алеша и услышал ожидаемое «нет».

Что ж, ей виднее. Буланко стоял там же, где его оставили, похоже, за ночь он даже не шевельнулся. Миравина куколка тоже так и не сдвинулась со своего насеста, издали казалось, что в гриву жеребца вплетен огромный красный цветок.

– Стой здесь, – негромко велела Мирава, глядя на сиреневое с переливами небо. – И молчи.