Битва за Лукоморье. Книга 3

– Ладно уж, Мадина Милонеговна, – прервал Никитич царицу, подбирая поводья, – чего из пустого в порожнее переливать – повинную голову меч не сечет. А если Тьма в Синекряжье нахоженную тропку проторила, ей и отступницу ничего не стоило сюда через Червоточину протащить. Видать, ни Пров, ни Николай про нее не знали. Сейчас у нас поважнее заботы есть. И так в дороге замешкались, а Прова вытащить, чую, еще труднее будет, чем с ягой поганой управиться.

– А мне вот что невдомек, – подал голос Василий. – Ежели твоему мужу, государыня, с братом повидаться надо, как он Николаю об этом знать дает, когда в Кремнев приезжает? Во дворец-то открыто заявиться ему нельзя… Волшбой они для связи пользуются, что ли?

– Не знаю… – от такого вопроса алырка еще пуще растерялась. – Я об этом как-то не думала никогда…

Да ты много о чем не подумала – и сейчас, когда всю эту кашу заваривала, понадеявшись перехитрить великоградских послов, и семь лет назад, когда Пров в саду твоего батюшки вход в Иномирье нашел. Расскажи твое величество сразу об этом если не отцу, одной ногой уже на Ту-Сторону шагнувшему, так хоть дяде любимому, боярину Славомиру, не наломали бы близнецы столько дров. С другой стороны, тайну мужа хранила, никому не выдала, – за одно это уже уважать можно.

– Может, просто ларчик открывается, – предположил воевода. – Сдается мне, есть у Николая среди местных человек, который в царскую тайну посвящен. Должен же кто-то, Мадина Милонеговна, за твоим супругом присматривать, покуда тот в узилище сидит, а его братец – в Алыре?.. Надо бы к Николаеву советнику-чародею приглядеться, к Остромиру, вдруг да все-таки он это? Ну а если не Остромир Прова стережет, нужно ему всю правду рассказать. По твоим словам, государыня, он и чародей ученый, и положиться на него можно – авось получится уговорить нам помочь.

– Это если Николай нас не опередил, – жестко произнес Казимирович. – Тогда-то что делать будем?

– Образумить попробуем, – над переносицей Добрыни залегла складка. – А не прислушается к разумным речам – на рукопашную его вызову. С условием: коли проиграет, пусть Прова освободит… С мечом против царской особы мне на ристалище выходить невместно, но, может, хоть кулаки Николаю мозги вправят.

– Я ради такой надобности тоже с ним схватиться не откажусь. А то давненько мы с тобой на борбище не разминались, кулаки без дела аж затекли, – мрачно усмехнулся Вася. – Ну, а уж на крайний случай…

– Совсем уж на крайний, – не дал ему закончить Добрыня. – Кровь я лить не хочу, ни свою, ни чужую. Мечи в ход пустим, только если нас к тому вынудят.

С места Бурушко нетерпеливо взял первым, подчиняясь движению колен всадника. С синих холмов, цепь которых маячила по левую руку, тянуло настоенным на запахе спелых трав ветром, ерошившим конские гривы. Над головами пронеслась, звонко вскрикнув и заложив в воздухе круг, какая-то птица, сорвавшаяся с одинокого дерева у обочины. А сердце Добрыни вдруг сжала тревога. И впрямь как перед боем.

Такое с воеводой случалось не однажды. Приволье вокруг, ветер, отдувающий волосы со лба, скрип седла, дорога, верста за верстой ложащаяся под копыта коню, – слаще этого, щедро дарящего сердцу крылья, мало что на свете сыщешь. Пока не проснется внутри богатырское чутье – и не начнет нашептывать, что впереди караулит что-то пакостное. Вроде бы ничего беды не предвещает, но когда накатывает такое, лучше глядеть в оба, а не отмахиваться беззаботно от этого шепотка. Не раз и не два проверено.

* * *

Скоро меж пригорков и рощиц начали попадаться лоскуты полей. Сжатых, покрытых колючей щеткой стерни – и уже распаханных под зябь. Каменное небо вовсю дышало зноем, когда проселок вывел всадников на пыльный и широкий желтый тракт. По обеим его сторонам, как и вдоль проселка, тянулись поля, невысокие холмы, заросшие кустарником, и лиловые стены густых перелесков, а где-то версты через две дорога заметно пошла на подъем.

– С тобой всё там ладно, парень? – обернулся Добрыня в седле к Терёшке. – А то примолк чего-то, и голоса не подаешь.

– Задумался, – смутился сын Охотника. – У нас в селе уже тоже рожь с полей свезли и молотьбу начали… А бабы на угощение молотильщикам караваи из новинки пекут, дежень на кислом молоке стряпают да кашу варят.

– Стосковался, чай, по дому да по родным? – понимающе улыбнулся великоградец.

– Есть немножко, – не стал скрывать мальчишка. – Я-то всё мечтал поглядеть, какой он, белый свет, а вышло, что дом из головы не идет… Как там без меня малышня, не плачет ли мамка – да как тятька Пахом с хозяйством управляется. Снятся они все даже… Чуть не каждую ночь.

– Так всегда бывает, когда крылья первый раз расправляешь, – негромко ответил Никитич. – Привыкай. Мне тоже, орясине здоровенной, в первый-то год в Великограде, в княжеской дружине, мать снилась. И тоже думалось: каково ей там, дома, я ведь один у нее… Я тогда чуть постарше тебя был и малость помладше Яромира. Только матушка моя – кремень, она меня в Великоград без слез провожала. Да и не упомню, чтобы она при мне плакала хоть раз…