Битва за Лукоморье. Книга 3

– Ничегошеньки себе… – протянул Казимирович, задумчиво подкручивая усы. – Выходит, на эти денежки чары какие-то наложены – или что?

– А из чего же здесь избы рубят? – выдохнул сын Охотника. – А печки топят чем? Да и как же в хозяйстве-то совсем без дерева – на что оно только не надобно! Ни топорище не выстругаешь, ни корыто не выдолбишь, ни телегу не смастеришь…

Лесному жителю Терёшке поверить в слова Мадины было еще тяжелее, чем великоградским богатырям. Тем-то, много чего на своем веку повидавшим, доводилось сталкиваться с самым причудливым волшебством – и со светлым, и с темным.

– Пров с Николаем сказывали, что топят кизяком да соломой. Еще вроде бы горючий черный камень в горах добывают, на нем же и железо из руды плавят. Простой люд тоже из камня да из самана строится, а бревенчатые терема себе ставят прихоти ради лишь наипервейшие богачи да знать, – объяснила алырка. – Есть тут искусники, которые умеют особый состав готовить – не ведаю, в чем там хитрость, но пропитаешь им срубленное дерево, высушишь, и тогда оно уже киселем не растечется. Одно плохо, зелье это – дорогущее, а древесина от него так затвердевает, что совсем не гнется…

– Понятно, – прищурился Добрыня. – На телегу или на корыто такое дерево сгодится, а вот лук из него попробуй сделай. Тут без чародея точно не обойдешься.

– Ох, государыня, знай мы про всё это раньше, к отступнице-то, поди, в избу соваться бы поостереглись. Увидали бы хоромы деревянные посреди глухой чащобы – и сразу неладное заподозрили, – пробурчал Василий, а воевода, хоть уже поулеглась у него в душе былая досада на Мадину, не смог про себя не признать, что побратим прав. – Да и Николай, чтоб ему икалось, тоже раззява хороший. Такое кубло гадючье у него под носом пригрелось, а он – ни сном ни духом…

На лицо Милонеговой дочери, еще миг назад улыбавшейся, набежало облако. Алырка вздохнула, перебирая в пальцах повод. Точно перед каким-то новым и очень неприятным признанием храбрости набираясь.

– Николаевой сабле три года назад тут работы и так хватало, в ножны вкладывать не поспевал. Да я решила, вам про это тоже знать ни к чему – дело-то уже прошлое… Когда Николай на престол сел… ну, в общем, в Синекряжье частенько Червоточины открывались. И лезло из них… всякое…

Воевода развернул коня к Мадине, и Бурушко всхрапнул, почуяв, как охота седоку снова выбраниться. Резко полуобернулся к алырке в седле и Казимирович. Оба богатыря хмуро уставились на царицу.

– Ну, государыня… – еще бы чуть-чуть, и у Добрыни с языка слетела одна из его любимых поговорок. Про то, что бабий ум – ни дать ни взять коромысло: каким концом ни поверни – и криво, и зарубисто. – С тобой не соскучишься. Деревья зачарованные – еще ладно, но про такое ты почему молчала?

– А Червоточины – это что? – непонятное слово, разом заставившее помрачнеть великоградцев, Терёшка явно услыхал впервые.

– Дрянь еще та, парень, – Василий произнес это так, будто что-то мерзкое выплюнул. – Дырки такие, сквозь которые из Иномирья к нам в Белосветье чудища разные зловредные пролезают. Никитич лучше растолкует, он умных книжек больше читал.

– Да что тут рассказывать. Иногда случается, что невидимая граница меж мирами Карколиста разрывами идет. Чародеи эти прорехи Червоточинами прозвали, ну и прижилось словечко, – продолжая хмуриться, объяснил мальчишке Добрыня. – Предсказать, в котором месте Червоточина распахнется, – всё одно что угадать, куда из тучи молния ударит. Она где угодно отвориться может: хоть в лесу дремучем, хоть на болоте, а коли какой город волшбой не защищен, так хоть на площади торговой в ярмарочный день. В том и самая пакость.

– А отчего оно бывает-то? – охнул сын Охотника.

– Никому не ведомо, ни нашим мудрецам, ни китежским, – покачал головой воевода. – Может, и впрямь сама Тьма руку приложила. Добро еще, открываются Червоточины ненадолго, а схлопываются быстро, но и этого порой довольно, чтобы больших бед наделать… Про аспидов слышал, небось – змеев-людоедов летучих, которые из пасти яд выдыхают? Они на Русь как раз через Червоточину попали, а потом у нас в горах плодиться начали.

– Похожие беды и в Синекряжье творились, – решилась выложить всё до конца Мадина. – У нас и не слыхать про тварей таких страшенных, с какими тут Николаю схлестнуться пришлось. Они и на людей охотились, и скотину давили, и на деревни нападали… А года два с лишним назад непотребство это вдруг взяло и прекратилось. Как отрезало. Народ здешний спокойно вздохнул, а деверь мой с тех пор на стенку от скуки лезет. Славу-то, как костер дровами, надо подвигами питать, а с подвигами здесь нынче туго.

Добрыня видел, как неловко всё это из себя выдавливать наконец-то разоткровенничавшейся алырке, пусть и потянуло ее на откровенность с запозданием. То, что они пережили вместе в логове людоедки, раскололо трещинами ледок настороженного недоверия между русичами и царицей. Были союзниками, оценивающе друг к другу приглядывавшимися, а стали товарищами, вместе смотревшими в глаза смерти. Мадине, видать, очень не хотелось, чтобы этот ледок опять окреп.

Воеводе – тоже.