Битва за Лукоморье. Книга I

Непроста сиротка оказалась, раз так бесшумно сумела к богатырям подобраться, ох, непроста! Василий и Добрыня придвинулись к волколаковой сестрице, нависнув над ней будто две горы. Добрыня еще вечером подумывал сходить к Ладе, проведать… но не решился из-за странного и неуместного чувства вины. Что бы он ей сказал? Мол, извини, девица, братца твоего порешили? Который всю семью твою извел, жениха да соседей?.. И потом объяснять, что брат ее – зло непотребное и должен был умереть за свои злодеяния? Доказывать свою правоту скорбящим людям Добрыня не любил, да и не докажешь ее тем, кто плачет…

– Ты чего по ночам бродишь? – Василий подобными мыслями не терзался. – От Люборады сбежала?

– Спит она. Все спят, а мне – никак. В саду сидела, на луну глядела, а тут и вы.

– Подслушивала? – в лоб спросил Василий.

– Тихо же. Только вас и слышно. – Девушка смотрела бесстрашно, глаз не прятала.

– Откуда знаешь, что колдуна здесь нет? – спросил Добрыня, надеясь в душе, что ответ его успокоит, ведь если Лада говорит правду, то…

– Мне Егор сказал, – просто ответила она, бросив взгляд на тлеющий вдалеке костер. – А мне он не врал.

Богатыри быстро переглянулись. Похоже, девица знала кое-какие ответы на их вопросы, так, может, поделится?..

И она поделилась.

– Егору и в самом деле не повезло при рождении, – негромко рассказывала сестра, – как-то неправильно доставали, вот и перекосили лицо. Рос он задумчивый, не от мира сего, и очень способный – волшба в нем с раннего детства пробудилась. Дед наш, Трухан, знахарь рабаткинский, был истинным чародеем и испустил дух ровно в ту ночь, когда Егор родился.

Лада говорила спокойно и отстраненно, будто не о себе, но порой в ней все же просыпались чувства – блестели глаза, на лице разгорался румянец. Потом огонь вновь прятался в серой золе, но он тлел, и это мешало слушать и понимать. Не будь Добрыня переговорщиком, он бы просто не смог вынести этот разговор, но он был – и слушал.

Оказалось, что Егор еще в раннем возрасте обнаружил в себе необычную природную силу, но скрывал ее ото всех, кроме младшей сестренки, ходил в лес, подальше от людей – творил волшбу, постигал природу. За нелюдимость и дурное поведение его невзлюбили и в деревне, и дома. Ругали и били за то, что черной работой не занимался… да и просто за то, что урод, Кривой Егор. Братья шпыняли почти каждый день, да и отец с матерью – чуть что – сразу крепкий подзатыльник, а то и розги.

Другие рабатчане не отставали – травили сворой, будто зверя загоняли… Боярыня Чеслава, как и сказывал Корислав, была зачинщицей. Даже отцу с матерью по ушам так наездила, что Ладушке подчас казалось, родители и в самом деле сомневаются – их ли это сын. Может, и правда подкидыш, нечисть? Уж больно Егор отличался от прочих детей. Но если Фёдор со Светланой хотя бы сомневались, то другие в россказни боярыни верили истово. Тот же староста Жилен при любом удобном случае бранился, а то и пинков мальчишке отвешивал. Вражда между дворами – дело в деревнях обычное, но коли кого из семьи шпыняют, домашние обычно встают на защиту. Только за Егора родня не заступалась…

– Обижали его не все, – призналась Ладушка. – Были и те, кто с обидчиками спорили, ругались, чуть до драк не доходило, да все это пустое… Лишь зверолов Агафон да кузнец Корислав Егора выручали всегда, когда замечали, что его ногами пинают или еще как измываются…

– Дурное дело, – не выдержал Василий. – Впору посочувствовать, да только две девицы, что он у реки порешил? Тоже били-истязали?

Ладушка сверкнула глазами.

– Голуба с Миломирой? – почти выкрикнула она. – Тут Егор за меня мстил. Эти две… подруженьки… Ненавидели меня за то, что я мастерица не им чета. Мои-то полотенца на ярмарках впредь других раскупают, да и сватали меня, куда им! Вот проходу мне и не давали, шутили жестоко, одежду прятали, когда в бане мылась, позорили, слухи распускали, мол, я с молодцами в лес бегаю, а то и с самим лешим… распутствую.

Василий, не ожидавший подобной вспышки, замолк, хотя что ответить было. Лада-то и в самом деле оказалась не так проста, как думалось… Вся эта деревня не так проста, прямо трясина какая-то, сверху травка, а под ней – смерть. Будто и не на Руси стоит.

– Вперед мы забежали, – пришел на выручку побратиму Добрыня. – Давай лучше по порядку.

– Хорошо, – согласилась Ладушка и, чуть помолчав, продолжила: – Конечно, у Егора норов не мед был, с его-то жизнью… И от работы отлынивал, и с людьми толком говорить не умел, только… страшнее другое. Сколько себя помню, чуяла я – в нем что-то чужое, неуловимо опасное. Но…

Но Ладушка брата искренне любила, а он – ее. Они ощущали меж собой связь, будто близнецы. Поддерживали и утешали друг друга как могли, стараясь проводить побольше времени вместе. Егор показывал ей чудеса леса, не скрывая своих навыков, всегда был ласков и приветлив.