Битва за Лукоморье. Книга I

Визг зверя оглушил обоих, а спустя мгновение волколак разметал охотников в стороны, в смертельной конвульсии одолев богатырскую силу. Прокатившись по траве, Василий и Добрыня вскочили… и замерли, глядя, как волколак с трудом поднимается, как хватается лапой за торчащую рукоять кинжала, как отдергивает ее, обжегшись о серебряную проволоку. Неверящими мутными глазами оборотень смотрел на хлещущую из раны на брюхе светло-красную кровь. Едва поднявшись, он снова рухнул на колени, и в тот же миг кривой кинжал, который так и торчал за кушаком, рассыпался темным прахом, подтвердив догадку Добрыни. Всё-таки заветный Волчий Клык. Как у Ведислава и писано – рассыпается после смерти владельца…

Волколак рухнул лицом в траву.

– И вся недолга, – почти разочарованно сказал Василий, стряхивая с одежды налипшие листья.

– Не говори, – подтвердил Добрыня, сам удивившийся столь быстрому исходу. – Даже без огня обошлись.

– Никитич, ты только глянь!

Им и вправду оставалось лишь смотреть – как с волколака лоскутьями и ошметками слезает волчья шкура, стекает, растворяется в воздухе пурпурно-черным туманом. Колени волчьих ног выпрямлялись, когти исчезали, и вскоре перед охотниками лежал не чудовищный зверь, а полуобнаженный человек среднего роста – по-прежнему в портах, с кушаком и в плаще из невыделанной кожи.

Василий пинком перевернул тело, и в небо уставилось еще совсем молодое лицо, необычное, чужое, но отнюдь не уродливое. Пожалуй, колдуна даже можно было бы назвать красавцем, если бы не кровавые пятна, размазанные по белоснежной коже, да не пустые и мертвые синие глаза.

Казимирович сорвал с мертвеца уже тронутый гнилью плащ и брезгливо откинул в сторону.

– Не швыряй, – укорил друга Добрыня. – Его еще в деревню нести.

– Гнилье этакое? – побратим выглядел ошарашенным. – Зачем?

– Затем, что это останки Агафона. Их похоронить должно.

Василий тяжело вздохнул, но спорить не стал и склонился над трупом. На плечах и груди оборотня виднелись рубцы: некоторые – оставшиеся от недавних ран, неровные, зажившие кое-как, другие же недобрый молодец явно наносил на свою кожу сам. Добрыня опознал символы-руны черной волшбы.

– Изрядно он себя изуродовал, – пробормотал богатырь.

– И то, – согласился Василий, вынимая из груди волколака кинжал и передавая его воеводе, – только не помогла ему волшба.

Добрыня вытер лезвие пучком красно-желтых осенних листьев и потянулся. Охота закончилась. Колдун уничтожен, погибшие отомщены, только как-то не радостно всё.

– Голову отсечем или целиком потащим? – деловито уточнил Василий.

– Целиком, – решил воевода. – Пусть местные сами решат, что с душегубом делать. А в мешок кожу Агафона положи.

– Хорошо, – закинув щит за спину, Василий потянулся к поясной сумке.

* * *

Рабатчане ожидали, что волколака будут выслеживать долго, а затем, после великого сражения, притащат в деревню громадную тушу… а охотники явились к околице всего-то через несколько часов, на вид ничуть не уставшие, да еще и с телом какого-то… человека. Местные, косясь на высящегося средь них Олеха Брониславича, лихорадочно зашептались, мол, это что же получается, какого-то проходимца порешили, а нам притащили труп, выдавая за оборотня? Что же это за богатыри такие?..

Василий, ровно ничего не замечая, передал мешок боярину, а Добрыня ровным голосом объяснил:

– Это кожа Агафона. Похороните честь по чести…

Олех мешок не взял, лишь кивнул побелевшему старосте, забирай, мол, а сам уставился на мертвеца, которого богатыри выволокли на дорогу. Собравшийся народ подался вперед, к телу, настороженно переглядываясь, и, пусть благоразумие и подсказывало держать языки за зубами, во взглядах все читалось и без слов.

– Принимайте, – буркнул Василий, то ли не ожидавший такой встречи, то ли, напротив, ожидавший слишком хорошо.

– Волколак это. – Добрыня был всё так же спокоен. – Не сомневайтесь. Молодой и неопытный, иначе бы дольше ловили. Чудища эти после смерти в людей вновь обращаются.

– Слыхал такое, да! – крикнули из толпы. – Сказывали перехожие! Верно удальцы говорят!

Лица людей потихоньку светлели, теперь рабатчане обступили тело колдуна, гудя, как растревоженный улей – радость радостью, но за пережитый ужас нужно спросить хоть бы и с мертвеца.

– У-у, нечисть! – выкрикнул кто-то долговязый в зеленой рубахе.

И началось. Кто-то плюнул, кто-то двинул покойника сапогом в плечо, кто-то всхлипнул, кто-то ругнулся… Брониславич, стоявший рядом с богатырями, напряженно вглядывался в лицо колдуна и хмурился. Заметив это, Добрыня придвинулся поближе к боярину и шепотом спросил:

– Знаком он тебе?

Олех Брониславич неуверенно качнул головой.

– Сам не знаю… Кого-то напоминает, да вот кого – не пойму, не призна́ю. Лицо-то грязное, в крови все. Эй, Мила, дай-ка ветошь какую-нибудь. Годогост, воду!

Дородная тетка сунула Олеху в руки большой старый платок, а сама испуганно шмыгнула назад, в толпу. Боярин, покряхтев, склонился над покойником, брызнул поданной Годогостом водой и стал оттирать мертвое лицо. Люди подались вперед, каждый хотел посмотреть на лик кровожадного убийцы.