Битва за Лукоморье. Книга I

– Волколаком колдун стал недавно, – подвел итог воевода. – Одиночка явно, потому как волколачья стая давно бы уже деревню разграбила да сожгла, и хорошо, если только одну. А этот – неопытный еще, щенок, но силу дикую в себе чует, вот и убивает либо всех, кто подвернется, либо кого черная душа просит.

– Почему думаешь, что зверь молодой?

– Местные сказывают, морда на человечью похожа. Такая лишь у тех бывает, кто недавно впервые обернулся. У матерых головы почти волчьи, только лобастее и челюсти много мощнее. Да и учится тварь чуть ли не на глазах. Сам посуди: нападение на мельника – волколака ранят. Второе нападение, на Трухановичей – снова ранят. Зато потом как отрезало, никто с ним ничего поделать не смог, даже обученный парубок с доброй саблей. Опыта оборотень набирается и при этом становится все наглее. Уже сейчас чуть ли не каждый день новую жертву выбирает, а как войдет в раж – его не остановить. Всех в Рабаткино передавит, за соседние села возьмется.

– Выходит, правильно мы остались. – Василий Казимирович заложил пальцы за пояс.

– Правильно. Зверя надо убить, и чем скорее, тем лучше. Но на ночь глядя в лес мы не полезем.

– Ну так. Чай не дураки. – Василий посмотрел на ряды изб и вдруг спросил: – Слушай, а волколак же оборотень! А если это кто из мужиков здешних, а? Вдруг он сегодня рядом с нами ходил, подслушивал?

– Вряд ли, – покачал головой Добрыня. – Волколаки тем от обычных колдунов и отличаются – раз обернувшись, они назад, в человека редко превращаются, а уж молодые и подавно. В людском облике они уязвимы, чародейской силы у них больше нет, зато над ними звериная природа тяготеет, дикая сила пьянит. Да и нет в деревне знающих людей, а волколаками только колдуны становятся.

– Надо же. А я думал, любой может.

– Всякий волколак – колдун. Но не всякий колдун – волколак, – объяснил Никитич и, чуть подумав, добавил: – Но, если ты вдруг прав, придется нам с самого начала начинать: допрашивать всех, а потом еще и серебром проверять – волколаки его дюже не любят. Кстати, напомни-ка мне кузнецу Кориславу заданьице дать. Выйдем мы рано утром, как я Олеху и обещал, а сегодня еще с этой выжившей, Ладушкой, поговорим, вдруг чего полезного припомнит…

Василий рассеянно кивнул. Добрыня потянулся, разминая мышцы, и, желая подбодрить друга, усмехнулся:

– Раз уж остались, можно и впрямь в баньку сходить. Вон смотри, топят ее. К третьей смене[30]

успеем.

– Хорошо, – выдавил из себя ответную улыбку Василий. – Хоть грязь здешнюю с себя смоем.

Добрыня вздохнул. «Завтрашний день встретим чистыми, – подумал он. – Чем бы этот день ни обернулся».

* * *

Попытка расспросить Ладушку, увы, ни к чему не привела. Тоненькая, одетая в черное девушка смотрела сквозь собеседников и молчала. Она была в меру красива, но уж точно не по деревенским меркам – слишком бледная, слишком худосочная, одним словом – болезная. Но черты лица правильные, коса – толстая, светло-русая, а глазища бездонные, сине-зеленые… только сейчас словно бы пустые.

Люборада, приютившая сироту сердобольная соседка, поведала, что Лада с той самой ночи такая: слова не скажет, сидит да в окно глядит, будто ждет, когда мать с отцом за ней придут, забрать домой. Только кому забирать-то? Нет у бедняжки больше никого, Фёдор у отца с матерью один был, а Светланина родня с боярыней поцапалась да в чужие края подалась, старую Акулину бросила и подалась… Люборада причитала про горькую Ладушкину судьбину и всю обратную дорогу через немалый и к тому же захламленный двор. Богатыри вновь услышали и про пропажу увечного Егора… и про Акима, мол, зажиточный человек был, уважаемый и собой недурен, повезло, думали, девице… И про погибшую в одночасье семью…

– Так что вы не серчайте, бояре, сами понимаете, каково ей пришлось. Чего удивляться, что умом слегка двинулась… Ну да мы за ней присматриваем. Кормим-поим, выхаживаем, вдруг да оклемается… А то жалко ее больно, молоденькая же совсем. – Женщина утерла глаза одним из кончиков головного платка.

Годогост, муж Люборады, тучный мужик с выбивающимися из-под суконной шапки седыми волосами, стоял у ворот, привалившись к косяку. Заприметив богатырей, не утерпел, полюбопытствовал:

– Ну как, бояре, узнали чего нового?

Добрыня покачал головой.

– Нового – ничего, и расспросов на сегодня, пожалуй, хватит. Не скажешь, коваль ваш, Корислав – хорош ли?

Вопрос застал Годогоста врасплох, и он его даже не сразу понял.

– Это вы о чем, бояре? То бишь как он «хорош». Как человек аль как кузнец?

– Как мастер, – усмехнулся Добрыня.

– Ну уж не хуже других, это точно. Сынок кума моего покойного, справный парень да честный.

– К нему со всей округи приезжают, – ввернула Люборада.

– Сможет до утра кинжалище сковать из железа и серебра? Нам бы в охоте на волколака пригодился.

– Ох ты ж. – Глаза Годогоста вдруг забегали. – Кузнец-то есть, и толковый, железо, какое-никакое – тоже, да только серебро-то откель? У нас таких богачей и отродясь не водилось, чтоб серебро в руках держали. У боярина разве что спросить, теперь, может, и даст.