Битвы далёкого севера

На его счастье, раны зажили удачно, остались лишь почти незаметные маленькие рубцы. Если не знать о том, что было, то и внимания на них не обратишь.

Тогда Беляев долго, почти год бился за восстановление в отряде. Но всегда оставался риск, что при перегрузках ткань возле рубцов лопнет. Ему отказали.

Тогдашний командир Сабиров как-то позвал его к себе и предложил работу в транспортной компании.

– Меня на каботаж!? – возмутился Беляев. – Ящики возить?!

– Или сидеть на Земле, – сказал Сабиров. – Другого космоса тебе предложить не могу.

– Тогда у меня условие, – немного подумав, ответил Беляев. – Я не хочу, чтобы хоть кто-то из посторонних знал о моей службе на первой линии. Не хочу!!!

– Понимаю, – командир вздохнул. – Сделаем документы, что ты шесть с лишним лет ракеты гонял по Луне. А все упоминания о тебе мы уберём.

– Спасибо, – бывший командир флеш-группы встал. – Прощайте, командир.

Открыв глаза, Беляев помотал головой и вздохнул.

– Хорошо, что хоть в каботаже оставили, – подумал он. – А то, как бы я без космоса?

– Санто, – позвал он. – Санто, я автопилот выставил, айда в салон, в шашки поиграем.

Адмирал не ответил. Беляев вылез из кресла и подошёл к нему. Санто Торанага, кавалер многих наград и почётных званий, умер. Сейчас он лежал в кресле второго навигатора яхты «Уралочка», его полуоткрытые глаза смотрели прямо на центральный экран, как будто адмирал, как много лет назад, вновь контролировал полёт корабля.

Беляев положил ему руку на плечо и взглянул на экраны. На них уже можно было различить, как вдалеке сияет отражённым светом Солнца самое прекрасное зрелище в мире – блистающие в вечной тьме космоса кольца Сатурна.

Призраки революции

Белой, мертвой странной ночью,

Наклонившись над Невою,

Вспоминает о минувшем

Странный город Петербург!

Николай Агнивцев

«Блистательный Петербург»

Затрепетал под зимним ветром листок мандата в руке. Подпись, печать. Распоряжение набито на печатной машинке со скачущей буквой «р». Она проваливается в строчке и можно ошибиться, прочитав её как «о».

«Для содержания арестованных буржуазных саботажников выдать тов. Макееву И.Н. ревнаган, ручную бомбу и три манлихера*. Арестованных держать без выпуска в Литейном доме Юсуповой. Дзержинский».

– Тут, значит, пока будем квартировать? – Сашка, матрос кучерявый с «Авроры»**, трёт красные уши замёрзшие, глядит на золотые стены. – Неплохо князья жили.

– Княгиня Юсупова жила, – поправляет очкастый студент Владимирский. – Сейчас народное достояние. Детский сад здесь откроем или школу.

Макеев хмурится. Два десятка буржуев сидят на ступеньках лестницы первого этажа. Надо их разместить, накормить, и охранять. Ладно хоть койки от госпиталя остались. Сашка молодец, матрасы с подушками отыскал. Водопровод работает, электрические лампочки светят. И телефон исправен.

– Всех наверх, – командует Макеев. – В комнату без окон которая. Там будете проживать, граждане саботажники.

Молча поднялись, идут. Молодые и старые, но все богато одеты, пальто без заплат, шубы с воротниками меховыми, галоши*** у каждого. С узелками, что из дома прихватили. Еды им на вечер нынче своей хватит, а завтра за пайком придётся посылать. Разберёмся, не впервой.

Поставили койки, закрыли двери. Потом снова отворили, душно в княжеском будуаре, когда двадцать мужиков вместе сидят. У дверей часовой Севастьяныч, токарь с Путиловского. В кресле с резными ручками. Манлихер к стенке прислонил. Сам за буржуями следит.

Владимирский Сашке рассказывает в караулке, какие княгиня романы крутила во дворце.

– Про неё даже говорили, что она и есть та самая Пиковая Дама, – говорит очкастый, покуривая папироску. – Отчаянная старуха была.

– Что за дама такая? – залюбопытствовал Сашка. Бескозырку на мраморный столик положил, чай чёрный с сахарином пьёт, третий стакан, аж лоб матросский вспотел.

– На Литейном, прямо, прямо, возле третьего угла, там, где Пиковая Дама, по преданию, жила! – продекламировал студентик и поднялся. Огляделся. Сходил куда-то. Суёт Сашке книжку в истрёпанной картонной обложке издательства А.Ф. Маркса. «Пушкин. Пиковая дама».

– Читай, в библиотеке госпитальной нашёл, – Владимирский чайник на печку ставит, вскипятить ещё водички. Ночь длинная, холодная. Хорошо буржуям, матрасами укрылись и дрыхнут. А караульщикам спать нельзя. Контрреволюцию проспать можно.

По мраморной лесенке шаги быстрые – чок-чок, чок-чок. Макеев бегом поднимается.

– Спокойно всё? – спрашивает у часового. Тот кивает. Буржуи спят тихо, не храпят, ветров не пускают. Интеллигенты.

– Женщину не видал? – Макеев головой крутит.

– Какую женщину? – Севастьяныч брови вверх задрал. – Тут только портрет с бабой висит и всё.

Лоб хмурит Макеев. Смотрит на огромный портрет над парадной лестницей. Красавица смотрит с него на всех, кто по дворцу гуляет.

– Да понимаешь, прикорнул я, – Макеев самокрутку свинтил, лизнул и спичками чиркает, зажигает. Отсырели, не горят.

Севастьяныч ему самодельной зажигалкой огонь высек. Закурил командир, фуражку со сломанным козырьком снял, лоб вытер.