Битвы далёкого севера

– Да Пушкин умер ещё до того, как этот дворец построили, – отмахнулся Владимирский. – Я пошутил, да и причину нашёл, чтоб тебе книжку хорошую дать почитать. А привидение, оно давно здесь. Хотя княгиня сама в Париже умерла лет тридцать назад.

– Нас её хождения не интересуют, – товарищ Макеев засопел носом. – Как бы она буржуям не помогла. Масть-то у них одинаковая, контрреволюционная. Опасаюсь я побега.

Буржуи оправились, снова спать завалились. Один, старикашка плешивый, с носом большим и сизым, к дверям подошёл, командира зовёт.

– Мне бы с вами поговорить надо, – шепчет Макееву.

Вывели его на площадку, двери в камеру закрыли, слушают все.

– Я, видите ли, давнишний революционер, – откашливается плешивый. – Ещё лет пятьдесят назад бомбы в жандармов кидал.

– А за что тебя арестовали? – насупил лоб Макеев.

– В гостях был у старого товарища, – старикашка улыбнулся виновато. – А ваши пришли за ним, да и меня заодно прибрали. Вы бы меня отпустили, или начальству своему сообщили, что Семён Егорович Кармазинов здесь. Меня знают старые революционеры. Я и с Плехановым знаком, и с Бакуниным.

– Утром разберёмся, – Макеев хлопает старикашку по плечу. – Пока поспи, товарищ. Ничего с вами не случится.

Оставили Сашку на часах, сами в караулку ушли. Во дворце тишина. Печку растопили заново, чайник поставили. Севастьяныч с Макеевым студента слушают.

– В Питере много загадок, – говорит тот, папироску закурив. – Ещё Гоголь про это писал, и Пушкин, да и другие. Слыхали, как Медный Всадник ночью по городу носится?

Не дождался ответа, набрал воздуха в грудь и начал.

– На берегу пустынных волн, стоял он, дум великих полн, и вдаль глядел. Пред ним широко река неслася, – негромко читал Владимирский. Севастьяныч с Макеевым забыли про чай, и слушали его, раскрыв рты.

Сашка прислушался к буржуям, спят. Походил по паркету, дощечки похрустывают под башмаками. Повесил манлихер на плечо, глянул на двери камеры закрытые. Отошёл на лестничную площадку. Смотрит на портрет красавицы. Откуда-то слова льются, гладкие, красивые, как бусы жемчужные. Так и текут слова, как жемчужинки в руках перебираешь.

– Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, береговой ее гранит, твоих оград узор чугунный…

– А, да это студент стихи читает, – догадался Сашка. И на портрет княгини посмотрел. Товарищ Макеев опасается, что привидение побег буржуям устроит, всё-таки кровь-то у них одна. А если и вправду изловить красотку? Ага. Надо подстеречь, когда вылезет она из портрета своего, а раму сломать сразу же. Куда ей деваться? А некуда! Тут мы её и словим! Или вовсе сгинет блазнила эта!

Улыбнулся матрос, вернулся в караульное кресло, книжку достал, читает, а сам прислушивается, да украдкой поглядывает, не плывёт ли княгинюшка. Но больно уж интересно Пушкин пишет. Увлёкся Сашка, зачитался.

«Чекалинский стасовал. Германн снял и поставил свою карту, покрыв ее кипой банковых билетов. Это похоже было на поединок. Глубокое молчание царствовало кругом. Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз.

– Туз выиграл! – сказал Германн и открыл свою карту.

– Дама ваша убита, – сказал ласково Чекалинский»,

Сашка вздрогнул от неожиданности. Вот это да! Проиграл Герман!!!

И тут рядом с ним мелькнул белый силуэт. Матрос секунду оторопело глядел, как призрак княгини скользит по паркету, вскочил, и бегом к портрету. Выскочил на площадку, глядит, рама пустая. Сломать её! К ней бросился Сашка по узкому балкончику.

В караулке прислушались к бряканью флотских башмаков по резному паркету.

– Опять, наверное, привидение гуляет, – Макеев улыбнулся. – Вот Сашка и шумит. Хоть и не верю я в них, но утром всё же доложу на Гороховую. В ВЧК пусть разбираются. Если домзак******** тут будет, не место бродячим княгиням в нём.

Вьюга ударила в окна, на миг белой простыней завесив стёкла. Тут же на Литейном грохнули выстрелы, закричали, завопили.

Окно наотмашь резко растворил Макеев. Летит по проспекту лихач, гонит лошадь. Одним махом промчались мимо дворца сани, в них женщина раскинулась, вот-вот выпадет, болтается безвольно. Увидел только Макеев – кровью лицо женское залито. А за лихачом бегут патрули, стреляют на ходу.

Повернулся от окна командир, головой качнул, хотел сказать что-то. Не успел.

Закричали страшно во дворце, потом удар послышался, будто упало что-то и тишина.

На площадке между первым и вторым этажом лежит Сашка, кровью подплывает, не шевелится. Макеев сразу на портрет глянул – на месте красавица, опёрлась на креслице, смотрит в сторону задумчиво. Погрозил ей командир револьвером.

Севастьяныча к буржуям сразу отправил. Тот манлихер наперевес и к дверям камеры. А там тоже крик. Буржуи бежать пытаются. Макеев от Сашки вверх по лестнице, только кинул Владимирскому несколько слов.

– Дышит матрос! – а сам револьвер вытащил из кобуры. – Бинты принеси!

Буржуи вопят, руками машут, в двери ломятся. Севастьяныч штыком их пугает, в лица тычет. Макеев сразу пальбу открыл. В потолок три пули всадил.