Битвы за храм Мнемозины: Очерки интеллектуальной истории

С историей культуры ситуация была несколько иной. Благодаря незаурядному таланту Вольтера, Гельвеция, Гольбаха и других философов XVIII века яркий образ истории как игры случайностей стал достоянием европейской культуры — весьма существенной характеристикой склада ума и системы ценностей европейского образованного общества накануне революции. Французские энциклопедисты не только стали провозвестниками революции, но и произвели настоящую революцию в умах, утвердив в стиле мышления эпохи идею о фундаментальном значении случайности в истории: несколько поколений «с томленьем упованья» станут ждать счастливую случайность, для того чтобы резко изменить свою судьбу в резко меняющемся мире; будут верить в то, что такая случайность обязательно настанет; научатся ее своевременно распознавать и максимально использовать. Появление на арене истории Наполеона Бонапарта, его молниеносное превращение из лейтенанта артиллерии в императора французов — все это станет мощным катализатором для подобного рода мыслей и ценностных ориентаций.

Россия не была исключением. В могуществе случая убеждала не только судьба Наполеона, но и российская действительность: с одной стороны, сам ход российской истории от Петра Великого до Александра I, ознаменовавшийся многочисленными (общим числом более десяти!) дворцовыми переворотами, с другой — индивидуальные судьбы многочисленных фаворитов Елизаветы Петровны и Екатерины II, попавших, как тогда говорили, «в случай» и ставших богатыми вельможами. Если последнее обстоятельство интересовало в основном «баб обоего пола» и давало богатую пищу для сплетен, то о роли случайности в российской истории мучительно размышляли Карамзин, Вяземский, Пушкин, декабристы. Они обращали внимание на то, что важнейшие события последних ста лет часто бывали неожиданными и непредсказуемыми. Размышления о роли случая в истории страны и в человеческой судьбе были характерной чертой не только стиля мышления, но и стиля жизни первой четверти XIX века: случай не только ждали, к нему готовились, причем довольно активно и деятельно; идеи же натуралистического фатализма не нашли в это время ни сочувствия, ни понимания. Решая философские, политические, нравственные или житейские проблемы, наиболее проницательные люди постоянно помнили об «инкогнито Провидения» — так называл случай один из пушкинских современников. Это мироощущение было присуще не только людям высокообразованным. Оно проявлялось как в высших формах культуры и интеллектуальной деятельности, так и в фольклоре, наблюдалось на уровне теоретического мышления и обыденного сознания.

Подобное мироощущение было характерно и для декабристов, особенно накануне восстания на Сенатской площади. В свободном нравственном выборе членов тайного общества сплелись воедино стремление предельно сократить степень возможного риска предстоящего восстания, упование на случай, желание его максимально использовать и чувство личной моральной ответственности за свой выбор перед современниками и потомками, перед Историей[166]

.

Именно в русле этой историко-культурной традиции следует рассматривать книгу Ю. М. Лотмана в большом времени истории. Глубинный смысл текста книги не может быть раскрыт сам из себя еще и потому, что «Культура и взрыв» представляет собой незаурядное явление не только философской мысли, но и всей русской культуры. Книга является неотъемлемой частью исторического движения этой культуры. Лишь в этом контексте она может быть правильно понята и адекватно оценена. Я предлагаю каждому убедиться в том, что текст Лотмана выдерживает сопоставления с текстами его предшественников (они конгениальны) и представляет собой органическое продолжение историософских размышлений о судьбах России и о роли случайности в ее истории. Без них эта книга была бы невозможна: он продолжил начатое другими, воплотил невоплощенное.

* * *

«Воистину могу я сказать, что естли, вступя позже других народов в путь просвещения, и нам ничего не оставалось более, как благоразумно последовать стезям прежде просвещенных народов; мы подлинно в людскости и в некоторых других вещах, можно сказать, удивительные имели успехи и исполинскими шагами шествовали к поправлению наших внешностей, но тогда же гораздо с вящей скоростию бежали к повреждению наших нравов…»

(Князь М. М. Щербатов. «О повреждении нравов в России». 1786–1787).