Читаем Битвы за храм Мнемозины: Очерки интеллектуальной истории полностью

Существует неустранимое противоречие между абсолютным характером любого творческого процесса и относительностью полученного результата. Не меняя вещную сторону исследуемого процесса, не отбрасывая и не фальсифицируя очевидные и общеизвестные факты, можно, однако, раздвинуть или сузить хронологические рамки исследования, что неизбежно изменит не только сюжет, но и интонацию будущего повествования. Кинорежиссер Сергей Эйзенштейн намеревался завершить третью серию фильма об Иване Грозном весьма выразительной сценой, одновременно вызвавшей несомненное одобрение Сталина и нескрываемое раздражение профессионального историка. Профессор С. К. Богоявленский (1871–1947), известный историк, археолог и архивист, в своей развернутой рецензии на фильм писал: «Автор сценария перегнул палку в одну сторону и нарушил историческую перспективу… В последней очень красивой сцене Грозный доходит до моря и как будто утверждается там навсегда: „И отныне и до века да будут покорны державе Российской моря и океаны“. До океана оставалось еще далеко, а от моря в результате военных неудач пришлось отойти далеко и ждать завоеваний Петра… Это настолько общеизвестно, что ради эффектной сцены нельзя искажать историю»[261]

.

Существует еще одно неустранимое противоречие — это противоречие между явлением и сущностью. Постижению сущности препятствуют не только заблуждения самого исследователя, без которых немыслим процесс познания, но и изрядная доля самообмана, присущая его персонажам. Непосредственные участники любых процессов склонны абсолютизировать поверхностные черты событий, свидетелями которых им довелось быть. У них — свой взгляд на историю.

«Пушкин забавно рассказывал следующий анекдот. Где-то шла речь об одном событии, ознаменовавшем начало нынешнего столетия. (Речь шла об убийстве заговорщиками императора Павла I в ночь с 11 на 12 марта 1801 года. — С. Э.

) Каждый вносил свое сведение. „Да чего лучше, — сказал один из присутствующих, — академик ** (который также был налицо) — современник той эпохи и жил в том городе. Спросим его, как это все происходило“. И вот академик ** начинает свой рассказ: „Я уже лег в постель, и вскоре пополуночи будит меня сторож и говорит: извольте надевать мундир и идти к президенту; а там уже пунш“. Пушкин говорил: „Рассказчик далее не шел; так и видно было, что он тут же сел за стол и начал пить пунш. Это значит иметь свой взгляд на историю“»[262].

Свой взгляд на историю был, вероятно, и у Льва Алексеевича Яковлева, дипломата и сенатора, дяди Герцена. «Сенатор был по характеру человек добрый и любивший рассеяния; он провел всю жизнь в мире, освещенном лампами, в мире официально-дипломатическом и придворно-служебном, не догадываясь, что есть другой мир, посерьезнее, — несмотря даже на то, что все события с 1789 до 1815 не только прошли возле, но зацеплялись за него. <…> Словом, он был налицо при всех огромных происшествиях последнего времени, но как-то странно, не так, как следует. <…> Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь, и жизнь его легко катилась на рессорах по миру оберток и переплетов»[263]

.

Непосредственные свидетели и участники минувших событий дорожат своими воспоминаниями и своим взглядом на историю. Они до последнего пытаются сохранить свои иллюзии и не желают отказываться от «возвышающего обмана» ради «тьмы низких истин». Дело не только в душевном комфорте, но и во вполне объяснимом чувстве самосохранения. Социально-политическая история предполагает постоянное наличие того, что получило имя государственной тайны. Несанкционированное стремление приблизиться к этой тайне грозит гибелью. Впрочем, гибелью или потерей разума грозит и сильное и непреодолимое влечение к поиску абсолюта, свойственное любой пассионарной личности: будь то желание создать всемирную империю, тяготение к тому, чтобы дать окончательный ответ на вечные и основополагающие вопросы бытия, склонность к созданию всеобъемлющих философских систем или обретению философского камня. Гуманитарные науки имеют свои зоны риска и сферы повышенной опасности, но это не мешает интеллигентам — даже в эпоху перемен — оставаться оптимистами: каждый из них следует ироническому завету вольтеровского Кандида и в меру способностей и разумения продолжает возделывать свой сад.

Материалы к библиографии по интеллектуальной истории

Учтены только работы, опубликованные в Альманахе интеллектуальной истории «Диалог со временем». Вып. 1–9. М., 1999–2002 (далее: Диалог…). Это научное периодическое издание, специально посвященное историческим аспектам всех видов творческой деятельности человека, включая ее условия, формы и результаты. Альманах подготовлен Центром интеллектуальной истории Института всеобщей истории РАН.


Агирре Рохас К. А. Западная историография XX века в свете концепции longue durée // Диалог… Вып. 9. М., 2002. С. 12–29.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука