Блад: глубина неба

— На меня лично. Видишь ли, не ты один столкнулся с выбором между благом для страны и жизнью. Своей или своих любимых. Мне нужны такие люди, как ты. Такие, у которых есть правила, и которые умеют этот выбор делать, их не нарушая. Я предлагаю тебе продолжить военную карьеру на ещё более высоком уровне: командиром воздушной пехоты на дредноуте. И иногда — участником политических миссий. Не в качестве политика, Бог с тобой! В качестве человека, который замечает чуть больше остальных. И, помимо выбора, умеет делать ещё и правильные выводы.

— Что вы хотите, председатель? — не выдерживаю, чувствуя, что начинаю терять нить его рассуждений.

— Я должен знать, что происходит. В, так скажем, высших кругах. За моей спиной. Чтобы быть готовым, если кто-то что-то задумает.

— А если «задумаю» я? — хмыкаю.

— Сколько бы тебе ни предложили за мою голову, Винтерсблад, учти: я дам больше.

Собираюсь сказать, что подумаю. Не больно-то мне хочется лезть в эти «высшие круги», но председатель меня опережает:

— Вот сейчас у тебя действительно нет вариантов. Если, конечно, не предпочтёшь вернуться на задний двор, лицом к той кирпичной стене.

«Соглашайся, дурак! — звучит в голове голос Юны. — Нашёл время хранить невинность!»

***

На следующее утро имя Винтерсблада вновь было на первых полосах всех газет Распада. Писали, что с подполковника сняты все обвинения, которые оказались тщательно спланированным наговором полковника Мэннинга — куратора училища, директором которого был Винтерсблад. Директор едва не поплатился честным именем и жизнью за то, что узнал о махинациях куратора с деньгами, выделяемыми на нужды школы. Теперь же справедливость восторжествовала, Винтерсблад освобождён из-под стражи, а на полковника Мэннинга заведено дело о растратах. Так писали газеты.

На самом же деле Мэннинг был не под домашним арестом, как упоминалось в нескольких статьях, а в застенках госбезопасности, откуда он уже не выйдет. А через пару недель напишут, что «полковник, не выдержав позора и угрызений совести, покончил с собой в кабинете своего дома».

Блад это знал, и Ортизу не обязательно было посвящать офицера в свои планы — и так всё понятно. Тем более что Бладу было плевать, что там с Мэннингом. И если на одного такого Мэннинга станет меньше — что ж, тем лучше.

Винтерсблад вымотался. Допросы, трибунал, ожидание расстрела и сама несостоявшаяся казнь выдергали из него все силы и все чувства. Внутри ничего не осталось: ни скорби, ни гнева, ни любви, ни радости, ни благодарности, ни даже облегчения. Он чувствовал себя пустым, словно выскобленная тыква, пустым и измученным.

Офицер отказался от восстановления в должности директора кадетского училища. Он требовал немедленного допуска к боям, но врачи в один голос говорили, что как минимум до весны он его не получит. Стоял январь.

— До весны я пущу себе пулю в висок, — жёстко сказал Винтерсблад, войдя в кабинет председателя Совета, — я согласился работать на вас при условии моего возвращения на передовую!

— Я помню, Блад, — спокойно ответил Ортиз, — я сдержу своё слово. И, если хотите пренебречь советами врачей…

Блад бросил на собеседника хмурый взгляд, в ответ на который председатель, уступая, пожал плечами.

— Ваше право. На допуске будет подпись моего личного врача, раз уж ваши её поставить не хотят, а через неделю — назначение на дредноут в качестве командира пехоты, как я и обещал. На это нужно время. А пока отдохните. Скатайтесь в Детхар, например.

Ни в какой Детхар офицер, конечно же, не поехал. Он остался в Клеуке, на неделю сняв маленькую квартирку на отшибе. Там-то, спустя несколько дней его и нашла Юна.