Блистательные Бурбоны. Любовь, страсть, величие

Рай, как выяснялось, нуждался не в герое, а лишь в том, кто умел изящно принять героическую позу, дабы никого не испугать грубой лепкой мускулатуры и не оскорбить ничьего утонченного эстетизма. Рай был рафинирован и приглажен. Это был рай не героев, а рай прекрасных спутниц героев, нимф, которые начали переделывать своих спутников в соответствии со своими идеалами, взяв за идеал самоих себя. И если в начале этой эпохи, при Людовике XIV, явственно прослеживалось, что галантность – это инициатива мужчин, еще не растерявших до конца своей мужественности (которая есть совокупность многих черт, а не лишь проявление одной, коей отдавали предпочтение нимфы), то при его преемнике Людовике XV уже явственно заметно вырождение мужественности в мужчинах.

Ибо провозглашенный безусловный культ женщины, ее преподнесение как властительницы во всех областях начинал приобретать некоторые черты гротеска. Братья Гонкур в своей книге «Женщина в XVIII веке» так писали об эпохе абсолютизма, эпохе классического века женщин: «В эпоху между 1700 и 1789 гг. женщина не только единственная в своем роде пружина, которая все приводит в движение. Она кажется силой высшего порядка, королевой во всех областях мысли. Она – идея, поставленная на вершине общества, к которой обращены все взоры и устремлены все сердца. Она – идол, перед которым люди склоняют колена, икона, на которую молятся. На женщин обращены все иллюзии и молитвы, все мечты и экстазы религии. Женщина производит то, что обыкновенно производит религия: она заполняет умы и сердца. В эпоху, когда царил Людовик XV и Вольтер, в век безверия, она заменяет собой небо. Все спешат выразить ей свое умиление, вознести ее до небес. Творимое в честь ее идолопоклонство поднимает ее высоко над землей. Нет ни одного писателя, которого она не поработила бы, ни одного пера, которое не снабжало бы ее крыльями. Даже в провинции есть поэты, посвящающие себя ее воспеванию, всецело отдающиеся ей. И из фимиама, который ей расточают Дора и Жентиль Бернар, образуется то облако, которое служит троном и алтарем для ее апофеоза, облако, прорезанное полетом голубей и усеянное дождем из цветов. Проза и стихи, кисть, резец и лира создают из нее, ей же на радость, божество, и женщина становится в конце концов, для XVIII в. не только богиней счастья, наслаждения и любви, но и истинно поэтическим, истинно священным существом, целью всех душевных порывов, идеалом человечества, воплощенным в человеческой форме».

Женщина стала средоточием и символом Наслаждения, того чувства, о котором современник эпохи аббат Галиани писал: «Человек существует не для того, чтобы постигнуть истину и не для того, чтобы быть жертвой обмана. Все это безразлично. Он существует исключительно, чтобы радоваться и страдать. Будем же наслаждаться и постараемся поменьше страдать».

А то, что любовь – главнейшее и желаннейшее из наслаждений, ни у кого не вызывало ни малейшего возражения.

Эта уверенность характерна для обеих сторон, поэтому нравственность тиха и уступчива, уступчива до ожидаемого. Неприступность – лишь элемент игры, в которой обе стороны получают удовольствие. Граф Тилли, один из признанных донжуанов, писал: «Во Франции необходимо пустить в ход немало прилежания, ловкости, внешней искренности, игры и искусства, чтобы победить женщину, которую стоит победить. Приходится соблюдать формальности, из которых каждая одинаково важна и одинаково обязательна. Зато почти всегда есть возможность насладиться победой, если только нападающий не болван, а женщина, подвергшаяся нападению, не олицетворение добродетели… Какое очарование связано с подобными сооружаемыми препятствиями!» Женщина поначалу демонстрирует неприступность, в которой угадывается желанность поражения, сладостного для обоих.

Общество воспитывалось в подобной традиции десятилетиями. Возникли тип женщины, ежесекундно олицетворяющей чувственную и утонченную любовь, тип мужчины, страстно добивающийся этой любви от всех без исключения женщин, богинь и цариц. Рыцарство носит лишь эротическую подоплеку.

Рыцарь, утеряв свой стержень служения делу и идее, становится неким мазохистом от эротики, вознеся над собой свой объект наслаждения и отбросив всякую мораль (все тот же аббат Галиани: «Если добродетель не делает нас счастливыми, то какого же черта она существует»). Рыцарь становится лишь кавалером и дамским угодником, все перенимая от своих повелительниц. Процитируем историю Архенгольца о типе II пол. XVIII в.: «Мужчина теперь более, чем когда-либо похож на женщину. Он носит длинные завитые волосы, посыпанные пудрой и надушенные духами, и старается их сделать еще более длинными и густыми при помощи парика… Шпага надевается – тоже для удобства – как можно реже. На руки одевают перчатки, зубы не только чистят, но и белят, лицо румянят. Мужчина ходит пешком и даже разъезжает в коляске, как можно реже, ест легкую пищу, любит удобные кресла и покойное ложе…»