Ближние соседи

– Русские с женщинами так не поступают.

– Все так поступают. Женщина на войне бывает более необходима, чем патроны или еда.

О! Вовремя японец напомнил о еде – у Марьяны немедленно скрутило желудок, она вспомнила, что в этот день ничего не ела.

– Я есть хочу, – заявила Марьяна и поднялась.

Стекающие по телу струйки воды, отражающие свет из окна, превратили идеальную фигуру в античную статую. У Кавасимы от восторга наполнился рот слюной, он всхлипнул, глотая, и поспешно развернул мохнатое полотнище. Марьяна благосклонно приняла его, обернула себя на уровне груди и ступила на пол.

– Я хочу есть, – повторила она, и капитан ринулся из ванной на кухню.

Марьяна приняла предложение стать временной женой. А что было делать? Лечь под ненасытных солдат и закончить жизнь в лучшем случае развалиной-шлюхой, а в худшем… Об этом даже думать не хотелось. Неет, ей 28 лет, она полна сил и ещё кое-что сумеет сделать на этом свете. А ребёнка родить – почему бы нет? Мищенко не хотел, он ей сам сказал об этом, а этот «гармоничный человек» хочет. Ну, подумаешь, японец, враг, так он сегодня враг, потому что война идёт, а вчера врагом не был и завтра, скорее всего, не будет, а ребёнок-то останется. Ещё один человечек! Вырастет, и у него… или у нее?.. будут дети, внуки, и во всех будет русская кровь. Её, Марьянина, кровь. Японцы будут с русской кровью! А что? Тоже неплохо.

Кавасима оказался неплохим «временным мужем». Марьяна поначалу приняла его равнодушно, однако страстная её натура быстро стала отзываться на умелые и неожиданно приятные призывы мужского естества, и однажды она ощутила стремительный прилив чего-то необъяснимого, прилив, завершившийся пронзающей всё тело молнией наслаждения.

– Запиши этот день, – сказала она Кавасиме. – День зачатия твоего ребёнка.

Крик восторга, который испустил «временный муж», стал восклицательным знаком, завершившим их ночной разговор. Кавасима осыпал поцелуями тело Марьяны, и они впервые не вызвали у неё брезгливости. Она лежала расслабленная, переполненная дотоле не испытанными ощущениями, которые даже не имели названия. Что её больше всего удивляло, это чувство нежданного счастья.

На следующий день капитан подарил ей золотую брошь в виде ветки сакуры, мелкие розовые жемчужины изображали цветки японской вишни.

– Это украшение моей матери, – сказал он. – Она наказала преподнести его женщине, которая подарит мне первого ребёнка. Я всегда носил его с собой. Женщин у меня было много, но ни одной достойной. Ты – первая. Поэтому проси, что хочешь.

Марьяна потянулась всем телом, дрожавшим от желания повторить. Капитан понял:

– Это сейчас. Я имею в виду – потом: сегодня, завтра…

– Ну, тогда разреши сходить на шичан без конвоя.

– А не сбежишь?

Марьяна коротко усмехнулась:

– Раньше обязательно бы сбежала. Теперь – нет. Скоро весна, надо приодеться, приобуться…

Кавасима заглянул ей в лицо:

– Хорошо. Будешь ходить без охраны. Я дам тебе пропуск, чтобы не забрали патрули.

«Отправишь тайных соглядатаев, – подумала Марьяна. – Плевать! Закажу себе джимы у Ван Сюймина – никто и не подумает, что мы давно знакомы».

Старого знакомого – по отношениям в Благовещенске почти родственника, по крайней мере, близкого соседа – она приметила при первом же посещении шичана, куда ходила под охраной солдата с винтовкой. Ван Сюймин сидел у дверей своей мастерской и занимался мелким ремонтом поношенной обуви. Они встретились глазами и на секунду задержали взгляды, как бы дали понять, что узнали друг друга; Марьяна при этом чуть заметно отрицательно качнула головой, показав, что признавать знакомство не нужно.

Тогда она думала о побеге, теперь же капитану сказала правду. Вернее, полуправду, потому что решила: рожу и сбегу. Умом понимала, как тяжело будет расставаться со своей кровинкой, однако приносить в подоле японского ребёнка не желала. Не из боязни осуждения со стороны родичей и знакомых: на их мнение ей было, грубо говоря, наплевать. А вот тятя родимый бы не одобрил – это другое. Григорий Степанович был русским патриотом, как и его отец, который погиб от рук англичан и французов в бухте Де-Кастри, защищая российский флаг.

Джимы для весны в ту пору заказывать не имело смысла, отложила до марта, а собралась лишь в начале апреля, когда живот уже заметно округлился. У Ван Сюймина были гости: приехала Цзинь и привезла сына, четырёхлетнего Сяопина. Внук хозяйничал в мастерской деда, играл с обувными колодками, обрезками кожи, а Цзинь отправилась закупить продукты для праздничного обеда: Сюймин приезд дочери с внуком посчитал большим праздником. Марьяна на минутку разминулась с ней, зато смогла вдоволь налюбоваться златокудрым и зеленоглазым Сяопином, который щебетал по-китайски что-то придуманное для игры. Он ни к кому не обращался – говорил для себя. Дети, играя, любят сочинять.

«Как же он похож на маленького Ваньку», – глядя на мальчонку, думала она, в то время как Сюймин обмерял её ногу.