Близнецы Освенцима. Правдивая история близнецов доктора Менгеле

Покинуть лагерь мы не могли, потому что со всех сторон шли бои – это было слишком опасно. Пули били по всем без исключения, не различая, кто друг, а кто враг. Мы жили в самом эпицентре сражения. Во внешнем шуме и грохоте мы научились уворачиваться от автоматных очередей. Если мы слышали особый вой, сразу бежали прятаться, потому что он означал приближение бомбы. Выстрелы раздавались из бункеров, где попрятались эсэсовцы, бросив нас у бараков.

Поползли слухи, что они хотят подорвать весь лагерь – бараки, газовые камеры и крематорий, – чтобы замести следы нацистских преступлений. Эсэсовцы отправили 60 тыс. пленников на смерть. Мы с Мириам и многими близнецами спрятались в нашем счастливом бараке. Остались и тысячи других пленников, старых и больных, которые не могли никуда уйти.

Позже я узнала от очевидцев, что в ночь на 18 января 1945 года доктор Менгеле в последний раз навестил лабораторию, в которой замеряли, сравнивали, кололи и резали близнецов. Он забрал оттуда две коробки документов, содержащих информацию о 3 тыс. близнецов, над которыми он проводил эксперименты в Освенциме; положил коробки в машину и сам бежал вместе с другими нацистами.

Где-то девять дней звуки стрельбы и взрывов не прекращались. «Бум-бум-бум» – удары артиллерии сотрясали наш барак. Взрослые поговаривали, что нас вот-вот освободят. Освобождение. Мы с Мириам не знали, что это значило. Мы просто прятались и ждали.

Утром 27 января шум прекратился. Впервые за много недель наступила полная тишина. Мы надеялись, что это и есть то самое освобождение, но как оно выглядит на самом деле – никто не знал. Все в бараке столпились у окон.

Шел сильный снегопад. Раньше лагерь всегда был серым – здания, улицы, одежда, люди, – все было грязным и серым. Мне казалось, что лагерь всегда объят облаком дыма.

В тот день около трех или четырех часов женщина выбежала ко входу в барак и закричала:

– Мы свободны! Мы свободны! Мы свободны!

Свободны? О чем она?

Все рванули к выходу. Я встала на верхнюю ступеньку, на меня падали огромные снежные хлопья. Я видела всего несколько метров перед собой. Снег шел весь день, накрывая грязно-серый Освенцим ослепительно-белым одеялом.

– Ты не видишь, там кто-то идет? – спросила девочка постарше.

Я пыталась хоть что-то разглядеть в метели.

– Нет… – я прищурилась.

И тут я увидела их.

Метрах в шести от нас сквозь метель пробирались советские солдаты; их форма почти полностью была покрыта снегом. Они молча двигались к нам по хрустящему снегу.

Вот они подошли совсем близко, и мы увидели, что они улыбаются. Улыбаются или ухмыляются? Я пригляделась. Да, это точно были улыбки. Настоящие. Счастье и радость хлынули из нас и забили ключом. Мы в безопасности. Мы свободны!

Плача и смеясь мы кинулись обнимать солдат.

– Мы свободны, свободны! – кричала толпа. Смех мешался со слезами облегчения. Это был звук победы.

Советские солдаты, сами не сдерживая слез и смеха, обнимали нас в ответ. Они угостили нас печеньями и шоколадками – самыми вкусными на свете!

Это для нас и был вкус свободы. Я вспомнила обещание, которое дала сама себе в туалете в первую ночь в лагере, и поняла, что сдержала его – мы с Мириам выбрались из Освенцима живыми.

Глава 10

Я обхватила шею одного из советских солдат, и он поднял меня на руки. Я прижалась к нему, Мириам тоже оказалась рядом. Все обнимались, целовались, кричали:

– Мы свободны!

Ночью солдаты продолжили празднование в бараках. Они танцевали с женщинами, угощали друг друга водкой прямо из бутылок. Все пели и смеялись. Даже была музыка: люди изготовили барабаны из жестяных банок и ложек, кто-то играл на аккордеоне. Многие дети танцевали вместе с взрослыми, прыгали на кроватях. Я никогда не видела столько радости, особенно в нашем лагере смерти.

Мы с Мириам, счастливые, сидели на кровати, с удовольствием наблюдая этот удивительный праздник счастья. Невероятное зрелище. Это было ярчайшее проявление любви человека к жизни.

– Мы свободны! – пропела я в такт музыке.

– Да. Никаких больше гадких медсестер!

– Никаких больше «Хайль, доктор Менгеле!».

– Никаких больше экспериментов!

– Никаких больше уколов!

– Никаких больше повешений.

– Никаких больше…

Мы соревновались, кто назовет больше вещей, по котором мы никогда не будем скучать на свободе.

– Можем делать, что хотим! – воскликнула Мириам, всем своим существом выражая удовольствие.

Ее слова заставили меня задуматься. «Можем делать, что хотим».

Я по-прежнему смотрела на празднующих, но я их не видела. Я слышала музыку и песни, но я их не слушала.

Можем делать, что хотим. Делать, что хотим. Мы свободны.

У меня перед глазами встал дом. Я услышала звуки фермы: рубка дров, кудахтанье куриц, мычание коров. Я почувствовала запах спелых фруктов из нашего сада. Не знаю, сколько я так просидела.

Мириам прервала мое видение.

– В чем дело, Ева? – она дернула меня за руку. – Ева! Что такое?

Я повернулась к сестре и, когда мне удалось сосредоточить взгляд на ней, сказала:

– Домой. Я хочу домой.

Мириам вгляделась в мое лицо.

– Хорошо, – сказала она. – Мы свободны. Давай пойдем домой.