Блондинка

Они приехали попрощаться с Баки Глейзером. Он предстал перед ними в матросской форме, стриженный почти наголо, отчего его мальчишеское лицо казалось изможденным. Глаза сверкали от возбуждения и страха. На щеке был порез от бритвы. В тренировочном лагере Баки пробыл совсем недолго, но уже изменился, стал старше. Он обнял рыдающую мать, потом – сестер, отца и брата, но дольше всех обнимал Норму Джин. И лихорадочно бормотал:

– Я люблю тебя, Малышка! Прошу, Малышка, пиши мне каждый день, хорошо? О, как же я буду по тебе скучать! – А потом, совсем уже тихо, жарко прошептал ей на ухо: – Большая Штуковина будет очень скучать по Маленькой Штучке, это уж точно!

Норма Джин издала странный звук, как будто хихикнула. Что, если это слышали все остальные?

А Баки уже говорил, что, когда закончится война и он вернется домой, они обязательно заведут ребенка. «Или детей, сколько пожелаешь, Норма Джин! Тебе решать. Тут ты у нас главная». А потом принялся осыпать ее поцелуями – звучными, слюнявыми и жадными, как целуются мальчишки. Глейзеры отошли в сторонку, давая возможность парочке побыть наедине. Но тем благоухающим апрельским днем на причале на Санта-Каталине вряд ли можно было найти уединение, ибо грузовое судно «Либерти» готовилось отплыть в Австралию в составе конвоя грузовых судов. Норма Джин думала: до чего же повезло, что торговый флот не входит, вопреки представлениям многих, в Вооруженные силы США. «Либерти» не являлся военным кораблем, на его борту не было бомбардировщиков, а у ее Баки – оружия. Баки не пошлют «в бой», «в самое пекло». С ним не случится того, что произошло с мужем Гарриет и многими другими мужьями. Она, похоже, была не в курсе, что на торговые суда часто нападают из-под воды и с воздуха. Любому, кто спросит, она будет отвечать так: «Мой муж не вооружен

. Торговые суда перевозят только грузы».

На обратном пути миссис Глейзер сидела на заднем сиденье, рядом с Лорейн и Нормой Джин. Сняв шляпу и перчатки, она сжимала в своей руке ледяные пальцы Нормы Джин, понимая, что невестка пребывает в полной прострации. Плакать миссис Глейзер перестала, но голос ее звучал хрипло – от избытка чувств:

– Можешь переехать к нам, дорогая. Ты нам как дочь.

Война

– Ничья я не дочь. С этим покончено.

Она не стала переезжать к Глейзерам в Мишен-Хиллз. Но и в Вердуго-Гарденс не осталась. Через неделю после отплытия Баки на «Либерти» она получила работу на сборочном конвейере авиационного завода «Радиоплейн», что находился в пятнадцати милях к востоку от Бербанка. Сняла меблированную комнату в общежитии, неподалеку от троллейбусной остановки, и жила там одна. Ей исполнилось восемнадцать лет, и однажды, когда она лежала вымотанная после смены, пытаясь забыться сном, ее осенило. Она, Норма Джин Бейкер, больше не состоит на попечении округа Лос-Анджелес. На следующее утро пришла новая мысль, яркая, как вспышка молнии, озаряющая грозовое небо над горами Сан-Гейбриел: Может, поэтому я вышла за Баки Глейзера?

Среди оглушительного лязга механизмов в цеху она вспоминала, почему оказалась помолвлена уже в пятнадцать, а в шестнадцать бросила школу и выскочила замуж. И почему, в ужасе и волнении, впервые в жизни живет сейчас одна, и ей восемнадцать, и жизнь ее, по сути, лишь начинается. Она пришла к выводу, что все это из-за войны.

Если и нет Зла на свете,Зато есть на свете Война.Разве Война не Зло?Разве Зло не Война?..

И вот однажды во время обеда в заводской столовой она, из суеверия не читавшая газет, случайно услышала разговор двух женщин – они обсуждали статью, напечатанную в «Лос-Анджелес таймс». На первой полосе под обычными военными заголовками был еще один, набранный более мелкими буквами, с фотографией радостно улыбающейся женщины в белом. Увидев ее, Норма Джин замерла, уставилась на газету в руке у женщины, и у нее, наверное, был потрясенный вид, и женщины начали спрашивать, что случилось. Норма Джин еле слышно пробормотала в ответ, что все в порядке. Глаза у женщин сделались как кончики ножей для колки льда, взгляды стали цепкие и подозрительные, осуждающие взгляды, потому что другим женщинам никогда не нравилась эта замужняя девчонка, замкнутая и себе на уме; застенчивость Нормы Джин они принимали за надменность; аккуратность, с которой она была одета, причесана и накрашена, – за тщеславие, отчаянные старания делать работу на совесть – за хищное женское стремление втереться в доверие к прорабу-мужчине. В смущении и растерянности она удалилась, зная, что, как только отойдет подальше, женщины начнут грубо хохотать, передразнивать ее заикание и тихий детский голос.

В тот же вечер она купила номер «Таймс» и с ужасом прочитала следующее:

ЕВАНГЕЛИСТКА МАКФЕРСОН УМИРАЕТ

ИЗ-ЗА ПЕРЕДОЗИРОВКИ СНОТВОРНОГО