Блондинка

Эйми Семпл Макферсон умерла! Умерла основательница Международной церкви четырехстороннего Евангелия Лос-Анджелеса, куда восемнадцать лет назад бабушка Делла отнесла крестить свою внучку Норму Джин. Та самая Эйми Семпл Макферсон, которую давно уже упрекали в мошенничестве, уверяли, что ей удалось сколотить состояние в несколько миллионов долларов, обманывая и обирая своих прихожан. Эйми Семпл Макферсон, чье имя теперь опозорено, была в свое время одной из самых почитаемых и знаменитых женщин Америки. Эйми Семпл Макферсон совершила самоубийство! Во рту у Нормы Джин пересохло. Она стояла на троллейбусной остановке, газетные строки плыли перед глазами. Не думаю, что это было каким-то знаком. Что женщина, крестившая меня, покончила с собой. Что христианская вера является чем-то вроде предмета одежды, который можно натянуть второпях, а потом так же запросто скинуть с себя и выбросить.

– Но ведь ты жена Баки

! Тебе нельзя жить одной.

Глейзеры были в смятении. Глейзеры сердились и выражали решительный протест. Закрыв глаза, Норма Джин видела однообразную череду сонных дней на кухне у свекрови, среди сверкающих кастрюль и сковородок, безупречно чистого линолеума на полу, густых запахов кипящего супа, овощного рагу, жареного мяса, хлеба и выпечки. Слышала утешительную болтовню этой пожилой женщины. Норма Джин, дорогуша, ты мне не поможешь? Мелко нарезать лук, смазать противни маслом. Перемыть горы грязной посуды после воскресного обеда: соскрести остатки еды, промыть, прополоскать и вытереть насухо.

Закрыв глаза, она видела, как девушка моет посуду, – на губах улыбка, руки по локоть в желтовато-белой мыльной пене. Та же девушка, по-прежнему улыбаясь, сосредоточенно чистит ковры в гостиной и столовой, запихивает охапки грязного белья в стиральную машину, что стоит в промозглом подвале; та же девушка с неизменной улыбкой помогает миссис Глейзер развешивать белье во дворе, снимать это белье с веревок, гладить, складывать, убирать в комоды, чуланы и на полки. Та же девушка, в милом накрахмаленном платье с коротким рукавом, шляпке и белых перчатках, в туфлях на высоком каблуке, но без шелковых чулок, аккуратно рисует карандашом для бровей «швы» на икрах, чтобы казалось, что она в чулках, которые невозможно раздобыть в военное время. Идет в церковь вместе с родственниками со стороны мужа, а их жуть как много. Глейзеры. А это, должно быть… Да-да, жена младшего сына. Живет с нами, пока он на войне.

– Но я же не ваша дочь. Теперь я вообще ничья не дочь.

И все же она продолжала носить кольца Глейзеров. Искренне собиралась хранить верность мужу.

Корова больная, смотреть противно!

Хотя она жила одна в меблированной комнате в Бербанке, в грязном и людном доме, где приходилось делить ванную еще с двумя жильцами; несмотря на то что поселилась она в новом незнакомом месте, где никого не знала и где никто не знал ее, Норма Джин порой громко смеялась от счастья. Она свободна! Она одна! Впервые в жизни по-настоящему одна. Не сирота. Не приемный ребенок. Не дочь, невестка или жена. Вот это роскошь! Такое чувство, что она украла чужое счастье.

Теперь она работающая девушка. Каждую неделю приносит домой зарплату, платят ей чеком, она обналичивает чек в банке, как настоящий взрослый рабочий человек. До поступления на «Радиоплейн» она пыталась устроиться на несколько мелких, не состоящих в профсоюзе заводиков, но ей везде отказывали – из-за отсутствия опыта, а также потому, что слишком молода. Да и на «Радиоплейн» поначалу тоже отказали, но тут Норма Джин проявила настойчивость. Прошу, дайте мне шанс! Пожалуйста! Норма Джин была в ужасе, сердце ее ушло в пятки, но она, привстав на цыпочки и выпрямив спину, чтобы казаться выше, чтобы все увидели, какое у нее замечательное, здоровое и крепкое тело, упрямо стояла на своем. Я з-знаю, что смогу! Я с-сильная. Я никогда не устаю. Честное слово!

Ее взяли, и оказалось, что Норма Джин говорила правду: мигом освоилась с работой на конвейере, с механическими, как у робота, движениями, ведь движения эти похожи были на повседневную работу по дому; только теперь она была в шумном мире, полном других людей. Здесь, если усердно работать, тебя сочтут сообразительнее остальных, оценят выше, чем других работников. И все это – под недреманным оком прораба, а у него над душой стоит управляющий заводом, а над ним – начальники, которых знают лишь по имени, и имена эти не произносят вслух простые смертные, вроде Нормы Джин. Возвращаясь на троллейбусе домой после восьмичасовой смены, пошатываясь от усталости, Норма Джин с детской жадностью подсчитывала в уме заработанные деньги, меньше семи долларов, если учесть все налоги и страховые взносы, но зато ее, личные, и она могла потратить эти деньги или отложить, если получится.