Блондинка

– Ты будешь чудесной матерью, дорогая. Ты – прирожденная мать.

Почему, зачем он такое говорит? Импровизация, автомобиль несется куда попало, и некому схватиться за руль.

Вождение в нетрезвом виде!

Блондинка-Актриса поцеловала его в губы – легонько, но сексуально. Волна бешеного желания прокатилась по паху, по животу, захлестнула все тело.

Он снова услышал свой голос, надломленный и нежный:

– Спасибо тебе, любимая.

18

Муж-прелюбодей

. Он не хотел пользоваться доверчивостью Блондинки-Актрисы. Она ведь как ребенок. Ему хотелось предупредить: Остерегайся нас! Не смей в меня влюбляться!

Под «нами» он подразумевал себя и Макса Перлмана. И все нью-йоркское театральное сообщество. Блондинка-Актриса приехала сюда, как паломник к святыням, чтобы искупить свои грехи в искусстве.

Принести себя в жертву искусству.

Драматург надеялся, что она явилась сюда не для того, чтобы принести себя в жертву ему

, Драматургу.

Проблема в том, что он не перестал любить свою жену. В отличие от большинства своих знакомых – даже мужчин его поколения из благополучных, крепких, либеральных еврейских семей, вроде его собственной, – он серьезно относился к браку. Ему были омерзительны беспечные связи сатира Перлмана; противно было, что женщины легко прощают Перлмана, а ведь он так скверно с ними обращается. Прощала его даже жена, женщина привлекательная, но немолодая.

Драматург еще ни разу не изменял своей Эстер.

Даже после взлета к некоторой славе в 1948-м. Когда, к своему изумлению, недовольству и растерянности, он обнаружил, что женщины начали проявлять к нему повышенный интерес. Интеллектуалки, социалистки с Манхэттена, разведенки, даже жены кого-то из его театральных друзей. В университетах, куда его приглашали читать лекции, в провинциальных театрах, где шли его пьесы, всегда находились такие женщины – умные, живые, привлекательные, культурные, еврейки и не-еврейки, ученые дамы, образованные женщины, жены процветающих бизнесменов, многие из них в возрасте. Все они пускали слезу при виде талантливого мужчины. Может, и его тянуло к некоторым из тех женщин от скуки, из чувства одиночества, но он ни разу не изменил Эстер. В душе он всегда был реалист, строгий прилежный бухгалтер. Коль скоро он ни разу не изменял жене, это должно что-то для нее значить, ведь так?

Моя драгоценная верность! Что за лицемерие!

Итак, он не перестал любить Эстер и, несмотря на ее гнев и негодование, верил, что она тоже по-прежнему любит его. Однако оба они давно уже не испытывали физического влечения друг к другу. Даже интереса не испытывали! Вот уже несколько лет. Драматург был настолько погружен в свои мысли, что окружающие казались ему ненастоящими. Чем ближе человек, тем он был нереальнее. Жена, дети, теперь уже взрослые. Взрослые и успевшие отдалиться от него дети. И жена, на которую он – в буквальном смысле слова! – не смотрел даже во время разговора. («Ну что, соскучился?» – «Конечно». – «Ага. Оно и видно».)

Жизнью Драматурга были слова. Тщательно выбранные слова. А если не слова, напечатанные двумя быстрыми пальцами на портативной машинке «Оливетти», то встречи с продюсерами, режиссерами и актерами, читки пьес, прослушивания, репетиции и прогоны (и в качестве кульминации генеральные репетиции и техническая подготовка), предварительные просмотры, премьеры, рецензии (хорошие и не очень), кассовые сборы (хорошие и не очень), награды и разочарования; лихорадочная диаграмма непрерывного кризиса, напоминающая спуск горнолыжника по незнакомой трассе, где из-под снега то и дело вырастают камни.

Однако ты рожден для такой безумной жизни, и она тебе нравится, хоть ты и вымотался в край. Или же ты не рожден для такой жизни, по большей части чувствуешь лишь усталость, а потом вообще ничего не чувствуешь.

Драматург не хотел жениться на актрисе, писательнице или женщине с творческими амбициями. А потому он женился на красивой, энергичной и добродушной молодой женщине равного себе происхождения, окончившей Колумбийский педагогический колледж. До свадьбы Эстер какое-то время преподавала математику в средней школе, неплохо, но без особенного энтузиазма; ей не терпелось выйти замуж и завести детей. Все это было давным-давно, еще в начале тридцатых. Теперь же Драматург стал знаменит, а Эстер превратилась в супругу знаменитости – из тех, про кого сторонние наблюдатели говорят: Но почему? Что он в ней нашел? Хоть убейте, не понимаю! На светских сборищах Драматург с женой обычно держались по отдельности, не слишком охотно вступали в разговор, лишь изредка поглядывали друг на друга, улыбались и шли дальше. Будь они незнакомы, никто из общих приятелей никогда не представил бы их друг другу.

Но никакой трагедии! Драматург верил: такова обычная жизнь. Это же не театральная постановка.