Блудное художество

Но Федька не имел опыта да и растерялся - не ждал такой каверзы от Клавароша. Потому он, выставив перед собой костыль, отступил.

– Побойся Бога, мусью! - закричал он.

Но противник кинулся на него со шпагой, и тут до Федьки дошло: это вовсе не Клаварош, просто рост, сложение, мундир да еще плохое освещение в горнице способствовали сходству, не более.

– Караул! Архаровцы, ко мне! - заорал Федька, отбивая первые выпады весьма успешно. - Ко мне, архаровцы!

Только чудо могло бы занести сюда молодцов с Рязанского подворья, но Федька и не рассчитывал на чудо. Он желал смутить противника и устроить переполох. Откуда, в самом деле, этому человеку знать, что Федька приплелся сюда один?

Уловка подействовала - внезапно отступив, фехтовальщик скрылся в соседней комнате и дверь захлопнулась.

– Архаровцы, сюда! - орал Федька, в пылу преследования колотя костылем в дверь. - Тимофей, в окно лезь! Ушаков, справа заходи!

Ему удалось проломить непрочную дверь, а делать этого не стоило.

Раздался выстрел. Пуля, выпущенная в щель между досками, которую так усердно расширял Федька, едва его не задела. Полицейский отскочил и прижался к стене, кляня себя за то, что пришел в этот милый домик без оружия. Но следующий выстрел прозвучал уже со двора. И сразу же раздался дикий бабий визг.

– Ты, Абросимов, погоди умирать, мы тебя выручим! - сказал Федька и, не бросая костыля, выскочил в сени, а оттуда - на свежий воздух.

Визжала баба, присев на корточки. Проследив ее взгляд, Федька увидел полуголого парня, лежащего на траве. Над ним стоял человек в полицейском мундире и с пистолетом в руке. Он целился как раз в бабу.

– Беги, дура! Дура, беги! - приказал Федька, и тут же пистолетное дуло переместилось - теперь под прицелом был он сам.

Федька рухнул наземь и откатился за крыльцо, а пуля вошла в стенку дома.

Ничего подходящего, чтобы хоть запустить в убийцу, за крыльцом не нашлось.

Вдруг до Федьки дошло - не может же быть, чтобы этот мерзавец таскал с собой дюжину заряженных пистолетов! Один выстрел он сделал в доме, два - на дворе. Возможно, у него есть еще один пистолет - и если заставить его разрядить это оружие, то уже можно надеяться на удачу!

Не зря обучал обер-полицмейстер своих архаровцев приемам ломанья. Этот выход на полусогнутых, словно бы подгибающихся ногах, это вихляние тела, припадание, игра плечами, эта издевательская проходка перед противником была необходимой особенностью поединка бойцов перед тем, как сойтись двум стенкам. И только мастер мог знать, когда безвольно болтающиеся, словно веревочные, руки наберут вдруг силу и скорость для хорошей размашки или мощного тычка.

Федька выскочил из-за крыльца и двинулся на противника, шутовски приплясывая. Но этого ему было мало - он вспомнил вдруг старинные Демкины проказы.

– А чума по улочкам, чума по переулочкам! Во пиру ль чума была, сладку бражку пила! А у нас на Дону полюбил черт чуму! Прислонив ее к тыну, запихал кляп в дыру! - выкрикивал он тонким глумливым голосом. - А и вот она я, раскрасавица чума!

Он представлял собой весьма неудобную мишень - он и сам не знал, каких прыжков и ужимок ожидать от себя в следующее мгновение. Пистолет же хорош в ближнем бою, а на расстоянии в двадцать шагов из него можно попасть в подвижную цель только при особом мастерстве и при большом везении.

Очевидно, противник понял, что в этой схватке проиграл.

Он отступил к плетню, довольно высокому плетню, отгородившему двор от соседского огорода. По ту и другую сторону росли кусты своенравной малины - не садовой, мелкой, но для детей - вполне пригодной. Перелезть через такой плетень несложно, но он не лез - а птицей вспорхнул в воздух и пропал в малиннике.

– Господи Иисусе… - прошептал Федька. - Вот бес!…

Но было не до преследования - в горнице лежал Абросимов с ножом в груди, и прежде всего следовало спасать его, а потом уж гонять бесов.

– Поди сюда, баба, - сказал Федька. - Беги к Никитским воротам, бери извозчика! Ну, что ты стала в пень?

Но баба от пережитых страстей совершенно одурела. Только повторяла «ага, ага», а сама с места не двигалась.

Тогда Федька обвел взглядом двор и увидел старика, у которого так нахально отнял костыль. Старик сидел в высокой траве. Его тоже никак нельзя было послать за извозчиком, да и обращаться к нему совершенно не хотелось. Федька обозвал себя дураком - пошел на такое дело и без оружия, и без товарища.

Его осенило - не может же быть, чтобы на выстрелы не сбежалось пол-Москвы. Непременно в переулке уже толкутся зеваки. Опять вспомнилась чумная пора. Казалось бы, всякому дураку было ясно, что нельзя собираться вместе, поветрие перекидывается от человека к человеку. А грянул бунт - и всю науку москвичи разом забыли, принялись слоняться по городу ватагами, как будто они бессмертны, утратив всякое соображение и перемешавшись неимоверно. То-то потом, когда вылавливали невольных соучастников убийства митрополита Амвросия, среди них было множество людей всякого звания - и мещане, и купцы, и дворяне, и духовные лица даже в ту толпу затесались.