Блудное художество

В почтенном купеческом семействе жила на покое бабушка, сестра покойной хозяйки. В чуму она потеряла всю мужнюю родню и своих детей с внуками, оставшись единственной наследницей немалых денег. И одолела бабку дурь - стала она кричать, что ее-де изводят, напускают на нее порчу, чтобы поскорее похоронить и воспользоваться денежками. То одного, то другого домочадца обвиняла старуха, несколько раз переписывала завещание и окончательно всех перессорила. И был у порчи признак - кладбищенская земля, которую подсыпали под двери бабкиных покоев, чтобы бабка наступила и тяжко захворала. Тут явно действовал какой-то бес - у дверей беспокойной родственницы по ночам несколько раз ставили караулы, земля же появлялась в виде маленьких кучек - словно с потолка падала.

Не в силах справиться с бедой, домочадцы позвали на помощь знакомого архаровца Сергея Ушакова.

Ушаков не так давно подобрал бездомного паренька Никишку и приютил его. А чтобы найденыш не избаловался, привел в полицейскую контору. Там Никишку стали обучать ремеслу - сперва был на побегушках, потом начали доверять несложное наружное наблюдение. И вот настал день его триумфа - парнишку провели в дом и помогли спрятаться в покоях старухи. Он наутро и доложил - кладбищенская та земля или нет, а хранится она у бабки под кроватью, и сама же бабка, выходя спозаранку в нужник, ее исправно у дверей рассыпает, чтобы был повод для шума и склоки.

Так что Федька уже знал: старики воруют не только от нищеты, но и от особой придури.

Семен Елизаров мог по старой памяти забрести в верхний подвал, увидеть открытый чулан и стянуть первое, что подвернулось под руку. Мог…

На сем Федькины воспоминания и умопостроения были прерваны криком. Кто-то бегом пересек елизаровский двор, распахнул калитку и выскочил в переулок.

Это был мужчина лет тридцати, ростом малость пониже Федьки, худощавый, темноволосый, взъерошенный. Красавцем Федька бы его не назвал - он скорее уж походил на белобрысого Демку Костемарова, Демка же имел внешность какую-то угловатую - острый носик, торчащий вперед и не всегда гладко выбритый подбородок, впалые щеки. Но было в его живой мордочке некое хитрое очарование, особенно сильно действующее на молодых вдовушек.

Мужчина зажал в руке скомканный кафтан, и чем-то этот кафтан был Федьке знаком.

Растерянность длилась мгновение, не более - Федька узнал полицейский мундир.

Поняв, что Абросимов попал в беду, он кинулся не мундир выручать, а товарища. Но во дворе его встретил огромный черный барбос, из той породы, что лаять то ли не любят, то ли не умеют, а нападают молча.

Абросимов был пропущен потому, что во дворе - большом, кстати, и довольно опрятном, - кроме пса, были еще и старик в длинном то ли армяке, то ли грязном халате, опиравшийся на толстый костыль и ковылявший к лавочке под сиреневым кустом, и баба с ведрами, и какой-то молодец, голый по пояс и с мокрой головой. Очевидно, они прикрикнули на собаку.

Федька выскочил и захлопнул калитку. Потом приоткрыл ее настолько, чтобы видеть старика и обратиться к нему с речью.

– Придержи кобеля, дедушка! - крикнул он. - У меня до тебя дело.

– Пошел к черту, - отвечал недовольный дедушка.

Судя по всему, это был Семен Елизаров.

– Подойди к калитке, - крикнул тогда Федька. - Господин Шварц тебе кланяется!

Он искренне полагал, что это имя держит в трепете всю Москву.

– Плевал я на твоего Шварца.

Тут-то и закралось в Федькину душу некое подозрение.

Человек, служивший в полиции, так ответить не мог.

У Федьки был при себе нож, хороший нож, с широким клинком полуторной заточки, но ему никогда еще не доводилось драться с большим, сильным и злобным псом. Для пса требовалось иное оружие - и оно во дворе имелось…

Все зависело от быстроты бега.

Федька распахнул калитку, вдохнул, выдохнул - и, что было мочи, кинулся к старику. Он подбежал, выдернул у деда из-под мышки костыль и обернулся как раз вовремя, чтобы с силой ударить пса дважды, сперва по башке, потом поперек хребта. Потом, не слушая ругани и не оборачиваясь, архаровец кинулся в дом, проскочил в сени, оказался в горнице.

Абросимов лежал на полу, закрыв глаза, раскинув руки и ноги. Федька, благоразумно не бросая костыля, кинулся на колени и, еще не осознавая беды, встряхнул его за плечи.

– Дурак… - прошептал старый полицейский. - Нож… он меня ножом… не тронь…

– Погоди, не помирай! - приказал Федька. - Сейчас я их всех!

И тут в дверях горницы возник Клаварош - такой же, как всегда, высокий, тонкий, гибкий, в полицейском мундире.

– Мусью?! - изумленно спросил Федька. - Ты-то тут как?…

И тут лишь Федька заметил в руке у Клавароша обнаженную шпагу.

Он вскочил и поудобнее перехватил костыль.

Никто Федьку штыковому бою не обучал - ни на полковом плацу, ни в сражении. Но кое-какие приемы он знал от знакомых солдат. Костыль вполне мог бы сойти за ружье с примкнутым штыком - во всяком случае, оборониться им и от шпаги, и от палаша опытный боец сумел бы. Да и стойка солдата, орудующего штыком, была архаровцу привычнее фехтовальной - левобокая, как в кулачном бою.