Боевые асы наркома

И все же бывал у девушки такой взгляд, который останавливал молодого человека, будто заставлял его сомневаться в самом себе. А достоин ли я любви этой девушки, а смогу ли я так же, как она, отдать всего себя нашему будущему? А может, она меня проверяет, а может?.. И эти мучительные «а может», «а может» изводили Андрея, заставляя не спать по ночам, мучая в сомнениях. И тогда он вспоминал минуты их близости и снова блаженно закрывал глаза и думал лишь об одном: «Нет, она меня любит, безумно любит! Я для нее самый дорогой человек на всем белом свете!» И тогда он засыпал с улыбкой на лице. Счастливый, самый счастливый парень на свете.

– Так и не поцелуешь? – спросила Оксана и обожгла Андрея своим взглядом.

И в этом взгляде была и игра, и страсть, и насмешка, и призыв. И зов, древний, как сама вселенная, зов женщины, которая хочет остаться с этим мужчиной. И в очередной раз Андрей понял, что это не Оксана с ним играет, это играет природа, которая заставляет его становиться мужчиной, который должен не страдать от карих девичьих глаз, а брать женщину властно за руку и вести туда, куда считает нужным. И он наклонился и стал целовать ее в горячие нежные губы. Он чувствовал, как губы девушки приоткрылись и встретили его поцелуй ответным поцелуем, и снова туман, и снова весь мир перестал существовать для него, для нее.

– Все, все, Андрийка, – срывающимся от волнения голосом зашептала Оксана. Она стала отталкивать парня от себя. – Сейчас отец подъедет. Уходи, любимка мой, завтра увидимся, я обещаю тебе, сокол мой ясный.

Оксана еще раз поцеловала парня в горячие губы, чуть оттолкнула его и выскользнула из подворотни. А там уже и загромыхали колеса телег, и раздались зычные мужские голоса, среди которых Андрей узнал и голос отца Оксаны. Он стоял и смотрел, как проезжает обоз, увидел, как Оксана ловко запрыгнула на воз и чмокнула отца в небритую щеку. Андрей стоял и улыбался, трогая языком собственные губы. Целовала меня, любит меня! И снова мир был наполнен ярким солнечным светом, и снова хотелось смеяться и здороваться с каждым встречным, чтобы люди видели его счастье, счастье в его глазах. Мальчишество, глупость, но Андрей был счастлив. Он не задумывался над тем, что будет дальше, войне не видно ни конца ни края, но все равно все будет хорошо, не может быть все плохо. Так не должно быть!

Он вышел из подворотни и дошел почти до самого перекрестка. До дома было подать рукой. А там ждала мать, которой надо было помочь прополоть огород, который худо-бедно, а кормил их.

Звуки моторов послышались сразу с нескольких сторон. Молодой человек бросился к стене и обернулся. И в конце улицы на следующем перекрестке тоже остановился немецкий грузовик. И справа, и слева. И никаких проходных дворов, а по улице уже бежали автоматчики, где-то истошно закричала женщина и раздалась короткая автоматная очередь, солдаты кричали, пинали и били стволами автоматов в спины мужчин и женщин. Стариков просто отгоняли пинками, а молодых и здоровых сгоняли к стене четырехэтажного дома.

Немецкие солдаты покрикивали, худой высокий офицер размахивал перчаткой, держа в другой опущенной руке пистолет. Когда какой-то старик кинулся к девушке, схватил ее за руку, пытаясь утащить в сторону, офицер поморщился и просто поднял пистолет и два раза выстрелил в старика, который упал на тротуар. Девушка дико закричала, но ее уже тащили за руки к стене, кажется, и за волосы тоже. Плакали почти все, кроме нескольких хмурых мужчин, попавших в облаву. Андрея прижала спиной к стене какая-то молодая женщина, которая истово молилась своим католическим святым. Андрей хорошо слышал ее польский акцент.

«Нет, до окна не дотянуться, да и открыть я его не успею, – пронеслась в голове мысль. – Как того старика сразу пристрелят! Дверь? Там нет проходного двора, а в квартиры стучать бесполезно. Никто не пустит. Как же нелепо получилось! Мама там, дома, не знает ведь ничего, она болеет и пропадет без меня… А Оксана? Она же ничего не узнает! Что она подумает, она же не переживет!»

Немцы погнали в конец улицы всех, кого задержали. Человек двадцать пять мужчин и женщин не старше сорока лет. Больше всего было, конечно, женщин. Юноша понимал, что ждет их всех: отправка на работу в Германию или в Генерал-губернаторство^[2]

. Всех затолкали в два грузовика, опустился тент, и машины тронулись. Кто-то стал плакать и причитать, но большинство просто угрюмо молчали.

Леонтий Вихор вернулся только к утру. Уставший, грязный, с перевязанной выше кисти рукой. На повязке выступила кровь. Он подошел к ведру, стоявшему на лавке, зачерпнул кружку воды и жадно выпил в несколько глотков. Вода стекала по его подбородку, груди. Поставив кружку, Вихор уселся на табурет и прижал к груди перевязанную руку.

– Уходить надо отсюда. Два раза на патрули нарывались. Митко ранен, пришлось оставить у бабки на хуторе.

– Почему немцы всполошились? – спросил Коган и подсел ближе к оуновцу. – Ищут кого-то?