Бог не проходит мимо

Она свернула бумажку в трубочку и засунула ее в стык между перилами. Перегнулась, еще один маленький толчок — и она камнем ринется навстречу темной речной воде. Это будет конец, она так решила, она отомстит ему, и он будет всю жизнь мучиться и страдать от своего предательства и своей подлости…

— Сегодня необыкновенно теплый вечер, не правда ли, сударыня? — вдруг раздался приятный баритон у нее за спиной.

Алена от неожиданности вскрикнула, повернулась и прижалась спиной к чугунному бордюру. Обладателем приятного баритона оказался старик в светлом полотняном, немного примятом костюме, какие носили русские интеллигенты веке в девятнадцатом. Старомодные парусиновые туфли, абсолютно седые волосы и белая, аккуратно подстриженная бородка. Взгляд его был строг и одновременно добр. В руке он держал длинную трость с круглым блестящим набалдашником. Такие трости бывают разве что у архиереев. Да, это была настоящая архиерейская трость.

— Простите, я, кажется, вас напугал? Очень приятный, по-летнему теплый вечер сегодня. Честь имею.

Старик поклонился и медленно зашагал в сторону Васильевского спуска.

Алена бросилась бежать к Замоскворечью. Через несколько мгновений остановилась и оглянулась — на мосту никого не было.

Осень 1986 года. Люба Подольская возвращалась в родную станицу из Ставрополя на рейсовом автобусе, слезы обильно текли у нее по щекам, она украдкой смахивала их платком, отвернувшись к окну и делая вид, что рассматривает окрестности.

Была ранняя южная осень, сухая и ветреная. Солнце уже не было таким знойным, как летом. Поля почти все убрали, и лишь сухие черные головки подсолнечника понуро ждали своей очереди. От длительных суховеев листва на деревьях не желтела, а сразу начинала подсыхать.

Старенький «ЛиАЗик» прыгал по кочкам, каждый толчок отдавался у Любы глухой болью в спине и пояснице. Она ехала из краевого онкодиспансера, где всего несколько часов назад врачи вынесли ей окончательный вердикт, равносильный смертному приговору. Они не стали ничего скрывать, наверное, если бы у нее были взрослые родственники, ей и не сказали бы о ее безнадежном положении, а так, что называется, чего греха таить…

Люба плакала не о себе, а о тринадцатилетнем сыне, которому суждено было остаться сиротой.

Она вспоминала, как однажды возвращалась этим же автобусом тринадцать лет назад из краевой женской консультации и как радовалась и ликовала ее душа. Она была беременна своим долгожданным. Теперь же незаметно подобравшаяся смерть должна отнять ее у сына.

Слишком поздно она обратилась к врачам. Все думала, что боли в позвоночнике — от длительного сидения за швейной машинкой. Но эти боли были уже признаком метастазов. Болезнь проявлялась только утомляемостью, плохим аппетитом да холодным потом по утрам. Ну какой нормальный человек обратит внимание на подобные пустяки? Кому придет в голову, что это смертельная гадина поселилась в организме и медленно его убивает? Опухоль оказалась неоперабельной, множественные метастазы в позвоночнике и легких. Смерть неминуема, даже если пройти курс лучевой и химиотерапии, — таков был вывод врачей. Промучившись на химии и под рентгеном, можно продлить себе жизнь всего на несколько месяцев и умереть, когда сыну едва исполнится четырнадцать лет.

«Какой в этом смысл, — рассуждала Люба, — это ничего не меняет, это только усложнит жизнь ей и сыну. Ему придется мотаться между школой и больницей. А ведь сын только перешел в седьмой класс. Как понесет ребенок все это бремя? Пусть уж лучше она доживет с ним оставшиеся ей месяцы и умрет дома, а не на казенной койке краевого онкодиспансера».

Как сказать сыну Андрею о своей болезни, она не знала. Приехав домой, Люба достала из шифоньера ткань, белый китайский шелк сказочной красоты. Этот шелк она купила по огромному блату почти тридцать лет назад в Москве. Долгие годы берегла его на свадьбу, мечтая сшить подвенечное платье.

Люба была швеей, специализировалась по пошиву свадебных нарядов. Свадебные платья шили многие портнихи, но Люба была редкостной мастерицей, обладала тем тонким чутьем, которое помогало ей из любой, даже самой неказистой невесты сделать прекрасную принцессу. Несмотря на то, что брала она за свою работу недешево, особенно после рождения сына, будущие невесты приезжали к ней со всей округи. Теперь из свадебного шелка ей предстояло сшить себе погребальный саван.

Всю жизнь Люба провела за швейной машинкой. Окончила швейное училище, потом работала в ателье, брала заказы на дом, работая день и ночь, размышляла о своем скромном женском счастье. Каждый раз, обслуживая очередную невесту, мечтала Люба сшить и свое собственное свадебное платье. Для этого и берегла драгоценный материал. Но шли годы, свадьбы проходили мимо, Люба тихо старела под мерный стук своей машинки, а любимого мужчины, которого она ждала, все не было. В тридцать лет Люба с ужасом обнаружила у себя первые седые волосы и первые морщины вокруг глаз.