— Потерпи, пожалуйста, еще, Нарцисс, мне необходимо сразу же перенести все это в глину. Особенно то место, где ткань приподнимается от движения правой ноги и где она скользит по левой вниз к полу, а потом еще этот валик над грудью. Стой, прошу тебя, даже если руки устанут. Еще немножечко терпения, и все для меня будет ясно.
Также ясно стало и другому скульптору, который должен был ваять хитон Диониса, что этот хитон соткан не из тяжелой шерсти, а из мягкой тонкой мнущейся ткани, и ее края надо окаймить тесьмой. Полотно использовалось как макет для одежды Эос, Дориды и Селены. Скульпторы, работавшие над этими фигурами, получали большое творческое наслаждение, высекая в твердом мраморе фактуру совершенно различных тканей — полотно хитона или толстую шерсть плаща.
Тут Орест вспомнил, что Никс должна носить покрывало из шелка, который так тонок, что колышется от малейшего дуновения ветерка и быстрого шага. Нужно еще раз пригласить портного. С этим же шелком ремесленник идет и к Дионисиаду из Родоса, который мучается над одеждой Афродиты. А потом, на другой день, он несет целый тюк тканей к другому скульптору, работающему над южным фризом, где будут изображены Феба и Астерия. Этот мастер любит решать трудные задачи и гордится искусно выполненным крылом гиганта, борющегося с Фебой. Как сложно было показать, что крыло это состоит из сотен перьев! Он гордится также волосатой голенью гиганта, кольцами волос вокруг его соска и лохматой шерстью костлявой собаки Астерии. Ну, кто еще кроме него может сделать нечто подобное, думает он про себя. Особенно хорошо стремится он оформить хитон Фебы и поэтому внимательно изучает сейчас ткань, складки которой образуют красивые изломы.
— Одежда должна блестеть! — ворчит ваятель и осторожно постукивает по мрамору маленьким молотком. Ведь эта одежда из такого же шелка, какой висит сейчас перед ним.
В то самое время, когда на пергамской горе кипела работа, Эвмен дважды был вынужден отправиться в поход, правда, лишь ненадолго. Один раз, когда римский проконсул Гией Манлий без всякого повода, из чистого озорства начал поход против галатов и царю пришлось выручать его, чтобы Манлий, хоть и без славы, но с большими трофеями мог возвратиться в Рим, где его ждал незаслуженный триумф.
Второй раз, когда вифинский царь Прусий перешел границу Пергама и спровоцировал войну. Тоже без всяких причин, разве что по подстрекательству Ганнибала, который нашел у него убежище. Из великого полководца Ганнибал превратился в старого, постоянно опасавшегося за свою жизнь, всеми обиженного и всех ненавидевшего человека. Он был совершенно убежден в том, что Эвмен (который всегда с уважением относился к своим противникам), поскольку он друг и союзник Рима, — его заклятый враг. Во время этой войны, в которой Эвмен командовал флотом, а его брат Аттал — армией, царю пришла в голову одна хорошая мысль, касающаяся алтаря. Вифиняне, не зная, на каком корабле находился царь, послали для вида парламентера. Эвмен, поверив, что враг стремится начать переговоры о мире, приблизился к судну противника и тем самым позволил обнаружить свой корабль. Вражеское судно сразу же удалилось, но тут подошли все вифинские корабли и начали бросать на палубу царского судна «оружие» совершенно особого рода: глиняные кувшины. Сначала солдаты и матросы смеялись над этими необычными снарядами, а потом побледнели от страха: сотни, тысячи ядовитых змей, которых Прусий собирал по совету Ганнибала в течение нескольких недель, выползли из разбитых сосудов. Когда одни матросы били гадов и бросали их за борт, а другие, чтобы предотвратить новый, спешно отгребали от неприятеля, Эвмен вдруг вспомнил о богине ночи, бросающей копье в противников. Копье! Пригодно ли это оружие для ночного боя? Могла ли воспользоваться им Никс? Нет. Она должна была бы бросать как раз сосуды со змеями. Он скажет об этом мастеру сразу же, как возвратится домой.
Когда Эвмен верхом поднимался в гору, из города пришло печальное известие, омрачившее радость победы. Четыре недели Эпигон лежал в постели. Он тяжело и мучительно дышал и был почти не в состоянии вымолвить ни слова. Потом, после ужасных припадков удушья, сердце Эпигона остановилось.
Теперь великий алтарь стал не только памятником, созданным Эпигоном, но и памятником ему самому. И в целом, и в отдельных его частях. Потому что группа с Зевсом была закончена им самим до последних мелочей, а через некоторое время Менекрат закончил и группу Афины. Менекрату же предстояло стать наследником великого мастера и продолжать работать в его стиле.