Боги и гиганты

Менекрат призывает себя к последовательности и возвращается к исходному пункту. В те далекие времена целое в художественном произведении — было все, а отдельный человек — ничто. То, что скульптуры Парфенона связаны с именем Фидия, в конце концов случайность. Разве так важно, много или мало создано непосредственно его резцом? Конечно, ученые и здесь тщательно сравнивают одну ногу с другой, эту складку с восемьдесят седьмой, а затем с гордостью и остроумием первооткрывателей утверждают: это сам Фидий, а это — «только» работа его мастеров. Как бесполезны и бессмысленны все эти рассуждения. На самом деле важно совсем другое: то, что многие люди, и ставшие знаменитыми, имена которых все хорошо знают, и неизвестные, чьи имена забыты, слились в своем творчестве, достигли нераздельного единства, свет которого не угаснет в веках. Так же как Фидий со своими учениками, Эпигон вместе с нами начал большое дело и закончил бы его, если бы боги продлили ему жизнь. Ну, а я оказался слаб. По существу я вовсе не «главный мастер», хотя и ношу это звание. Будет ли, однако, бедой, если алтарь окажется созданным не из одного цельного камня? Может быть, было бы более правильно и более важно как раз то, чтобы этот памятник, стоящий на рубеже двух разных периодов, соединял бы в себе черты и характер и того и другого? Время меняется, меняется и человек. Раньше — если вспомнить статуи классического времени — ваятели иногда создавали фигуры, изображавшие отдельных людей, скажем, Перикла, Клесбиса или Битона. Но лишь в исключительно редких случаях они сохраняли характерные для их моделей черты, не превращали их в некие общие, лишенные индивидуальностей типы. Только сейчас, в наше время, и именно здесь, в Пергаме, индивидуальное стало преобладать над общим и начало создаваться довольно своеобразное искусство портрета. Человек уже не растворяется, как раньше, в полисном коллективе, но существует сам по себе, становится личностью. Так же изображает его и художник. Это веяние времени и оно не может не отразиться на художественных произведениях даже в тех случаях, когда они создаются сообща. Возможно, наша работа окажется последним образцом такого рода творчества.

Северный фриз. Мойра и гигант

Южный фриз. Львиноголовый гигант и бог

Ну, это покажет будущее. Как бы то ни было, но пока она остается нашим общим произведением. Как показал обход мастерских, — наперекор новому времени и новому человеку — здесь еще присутствует художественное единство, хотя изменение во взглядах уже стало ясно для каждого, разбирающегося в искусстве. Может быть, — кто знает? — наш алтарь станет не только благодарственным памятником богам, не только памятником Эвмену и одержанным им победам, не только памятником Эпигону, но также и памятником тому, что уже закончилось, и тому, что только еще начинается в греческом искусстве? Именно об этом нужно будет поговорить с мастерами.

Чей-то голос вывел Менекрата из задумчивости. Он опять, сегодня уже в третий раз, остановился перед мастерской Дионисиада, который задает ему какой-то вопрос. Вопрос, не имеющий существенного значения и уж не такой важный, чтобы стоило его задавать. Может быть, мастер просто хочет услышать дружеское слово? Он своеобразный человек, идущий по своему особому, сугубо личному пути. У него нет учеников и он никого не берет к себе в обучение. Он не нанимает — как это делают другие — нескольких помощников, подручных, каменотесов. У Дионисиада есть лишь один помощник — старый одноглазый мужчина с исключительно развитой мускулатурой, но толку от него больше, чем от пол дюжины других. Кроме того, он немой и этим тоже похож на своего мастера, способного за многие дни не вымолвить ни единого слова. Дионисиад еще молод, ему около двадцати пяти. Маленький, изящный человек с черными вьющимися волосами и нежным, женственным лицом, подобным тем, какие обычно изображают на геммах. Бывает, что он по два-три дня отсутствует в мастерской. Любители посплетничать рассказывают, что он в таких случаях бродит по горам восточного и северного Пергама, опустив голову, сжав руки в кулаки, словно ищет врага, которого хочет убить. Или он сидит где-либо на берегу моря, в таком месте, куда никто другой не отважился бы зайти, причем только тогда, когда море бушует, и долгим взглядом смотрит на волны и облака. Потом он снова работает без перерыва, как бешеный, дни и ночи. Если немой не заставлял бы его питаться, он сам и не вспомнил бы о еде, весь погруженный в творчество.

Дионисиад нелюдим, даже враждебен. И если кто-нибудь, проходя мимо его мастерской, из любопытства остановится, то такому прохожему надо быть готовым к тому, что на его голову или на ноги полетят довольно большие куски мрамора. А иногда такого любопытного схватит по еле заметному знаку мастера его помощник, подтолкнет коленом под зад да еще помахает рукой на прощание.