Боги и гиганты

— Carpe diem — «лови момент», — ответил хозяин, имея в виду, что Атталу следовало бы взять у Рима все, что можно. При этом он красноречиво подмигнул глазом, так, как это делали авгуры при встрече друг с другом.

И многие другие знатные римляне отводили Аттала в сторону и нашептывали ему такое, что у Аттала не оставалось и тени сомнения: здесь задумали нечестную игру, в которой ему предназначалась главная роль. Рим оказался плохим союзником, он готов к любому вероломству. Здесь думали лишь о том, чтобы ослабить союзного пергамского царя. Но для чего? Дело в том, что Эвмен стал для Рима сильнее, чем надо. Он был в слишком большом почете. И, наконец, он остался последним царем греческого происхождения. Аттал испугался, теперь ему стал совершенно ясен смысл тех темных и загадочных слов, которые ему нашептывали. Он был в гостях не у друзей, а у врагов Пергама, врагов своего брата, а поэтому и у своих личных врагов. Значит, теперь Пергам опять остался в одиночестве, так же как это было в начале его существования, и только одно могло ему помочь: внутреннее единство. И Аттал был рад тому, что он не диадох, а Атталид, у которых верность всегда была святыней.

Приближался час торжественного прощального приема в сенате, когда Атталу надо было сообщить пожелания брата в отношении размера военных трофеев, причитающихся Пергаму. Сенаторы важно сидели в своих креслах и слушали посла Пергама, который говорил так, как должен был говорить его брат, не прибавляя от себя ни единого слова. Он попросил от имени Эвмена Маронею и Эн — два города на фракийском побережье, которые были центром маленького континентального владения Лисимахии. И прежде всего Аттал попросил оказать давление на всегда неспокойных галатов — эту вечную угрозу Пергаму, его танталову скалу.

Сенаторы, навострив уши, слушали. Не удастся ли уловить между словами посла что-нибудь такое, что отвечало бы их интересам? Но расчет не оправдался.

— Он прикусил язык, — перешептывались сенаторы.

А Публий Лициний Красс, хитро ухмыльнувшись, сказал:

— Сегодня вечером этот Аттал у меня в гостях, вместе с консулами. Там-то он сможет высказаться открыто.

И отцы-сенаторы все как один проголосовали за удовлетворение просьбы Аттала, дали Пергаму оба города и обещали так припугнуть галатов, чтобы они раз и навсегда успокоились.

На вечернем приеме Аттала не было. Он прислал Статия, своего врача, и через него извинился за свое отсутствие, сославшись на переутомление и внезапное заболевание, которое продолжалось до тех пор, пока он не поднялся в Остии на корабль.

После отъезда Аттала сенат объявил Маронею и Эн свободными городами и послал в Галатию комиссию во главе с Лицинием, которая, официально и на словах увещевая галатов, на самом же деле тайно побуждала их к войне. Плоды этих семян зла быстро созрели. Вскоре галаты уже стояли около Синнады в бывшей Великой Фригии. Эвмен направился им навстречу, хотя был так болен, что даже не мог сидеть на лошади и его несли на носилках. Только было подавлено это восстание, как над Пергамом нависла новая опасность: теперь со стороны старого врага — Прусия из Вифинии. С тех пор как он вступил в тесные взаимоотношения с Римом, он так далеко зашел в своем низкопоклонстве перед римлянами, что появлялся у них не иначе как в платье вольноотпущенника и в таком виде бродил по римским улицам. Эвмен понял, что ему самому надо ехать в Рим, бороться с интригами сената и злобными наветами Прусия. Это было особенно тяжело для пергамского царя, и не только потому, что время было зимнее, когда море без конца штормит, но и оттого, что он достаточно хорошо разобрался в политике Рима и путешествие это представлялось ему самым большим унижением в его жизни. Какой же свободный грек захочет попросить о чем-либо неверного друга? Но заботы о Пергаме не оставляли для него другого выхода.

Быстрее царского корабля прилетело известие о его прибытии в город на семи холмах. Поспешно собрался сенат на заседание. Когда Эвмен пристал к берегу в Брундизии, его встретил квестор (магистрат самого низшего ранга) и сообщил последнее решение сената о том, что никакой правящий царь не должен отныне вступать на территорию Римской республики. Но если у высокопоставленного гостя будут какие-либо пожелания, то ему, квестору, поручено их выслушать и передать великому сенату.