Боги и смертные: Современное прочтение мифов Древней Греции

Как-то раз Пандора обнаружила в кладовой лишний сосуд – немного не похожий на другие. Откуда он здесь взялся, озадаченно подумала она, и что в нем? Пшеница, масло, сушеные смоквы, мед? А может, и что-то получше – что-то новое, замечательное? Подарок от богов? Пандора опустилась на колени на земляной пол и открыла сосуд.

Оттуда потоком хлынули разномастные вредители и разбежались, разлетелись, заскользили во все стороны. Одни расправили кожистые крылья и скрылись в небе, другие, извиваясь и на ходу обрастая чешуей, поспешили к реке и кинулись в воду; третьи, косматые и мерзкие, устремились в поля, леса и жилища смертных. Это были напасти, которые с тех пор будут одолевать человека до скончания веков, столь же разнообразные, сколь бессчетные. Какие-то станут действовать по ночам, какие-то днем, какие-то заявлять о себе в открытую, а другие, по замыслу Зевса, будут делать свое черное дело втихую, обнаруживая себя, только когда уже ничего нельзя исправить.

Изнурительный Труд, сгорбленный, с натруженными руками и распухшими суставами, поплелся в поля, обливаясь потом. За ним, дрожа, засеменил Голод – тощий и немощный, он не поспевал за Трудом, но все равно был полон решимости добраться до посевов и истребить их. Засуха, облизывая почерневшие растрескавшиеся губы, уселась на источнике и перекрыла ток воды.

Проникая в один дом за другим, Жадность, Ревность и Предательство прыгали в покои мужчин, словно жирные жабы, и устраивались там, глумливо урча. Дизентерия свивалась кольцами в кухнях, истекая зловонной коричневой заразой. Дифтерия, вытирая слюну с подбородка костлявой рукой, направлялась в женские покои, где ее встречала уже забившаяся в складки постели Родильная горячка, сочащаяся гнойными выделениями. Мертворождение – синюшное, обмякшее, холодное и склизкое – сворачивалось в комок в углу, где стоял родильный стул.

Кораблекрушение добултыхалось по реке до моря и там раскинуло щупальца в волнах. И только Война, пропахшая запекшейся кровью, осталась сидеть у сосуда, ковыряясь в зубах и дожидаясь призыва, который, вне всякого сомнения, скоро должен был последовать, раз уж другие напасти взялись за дело.

Перепуганная Пандора попыталась поскорее заткнуть сосуд, но было поздно. Все несчастья оттуда уже выбрались – на дне притаилось только одно создание, которое, по воле Зевса, замешкалось и не успело сбежать. Это была Надежда. В этом состояла, пожалуй, самая жестокая часть задумки Зевса: пока сосуд закрыт, у людей еще остается Надежда. И пока она затуманивает им глаза, не давая увидеть, насколько плохи их дела, они будут терпеть, какие бы беды на них ни обрушивались.

{18}

Ликаон проверяет Зевса

Несмотря на все пакости, выпущенные Пандорой, смертные продолжали плодиться и расселяться. Среди тех земель, куда они добрались довольно скоро, был дикий гористый край, который позже назовут Аркадией. Там родился Гермес, бог воров и обманщиков, а также его страшноватый сынок Пан, на которого не могли безнаказанно смотреть человеческие глаза. Поступь цивилизации там была почти не слышна: местные жители столетиями отказывались от даров Деметры и предпочитали подбирать желуди с земли.

Одним из первых правителей этого края был Ликаон, необузданный дикарь, приживший с многочисленными женами пятьдесят сыновей, младшего из которых звали Никтим.

Ликаон поклонялся Гермесу – собственно, и насадил здесь его культ, – а вот в божественности Зевса он сомневался, и требование постоянно приносить жертвы этому богу его злило. Наконец Ликаон решил раз и навсегда выяснить, настоящий ли Зевс бог. Он пригласил громовержца в гости, и, предвидя возможность осуществить одну давнюю задумку, Зевс это приглашение принял.

После роскошного пира Ликаон проводил гостя в лучшую опочивальню во дворце. Но, едва Зевс заснул, Ликаон подкрался к его ложу и отдубасил своей палицей, не оставив живого места. Зевс, однако, продолжал спать как ни в чем не бывало, мерно дыша. Озадаченный Ликаон пырнул его кинжалом. Зевс только плечами повел, словно стряхивая муху. На следующее утро он встал бодрым, свежим и отдохнувшим и заявил, что можно подавать завтрак.

Ликаон, все еще недостаточно убежденный, стал лихорадочно придумывать новый план. Заметив играющего поодаль Никтима, он схватил одной рукой сына, а другой – нож и, крепко удерживая ошарашенного мальчика поперек туловища, собрался его зарезать. Однако Никтим, забившись, вышиб нож из руки отца – тогда рассвирепевший Ликаон перегрыз ребенку горло.

Когда бьющееся в конвульсиях тельце затихло, улеглась и ярость Ликаона. Он вытер кровь с лица и стал думать, как быть дальше. В конце концов он разделал труп и приготовил завтрак, часть мяса сварив, а остальное зажарив. Уложив приготовленное мясо на блюдо, он позвал слугу и велел ему отнести угощение Зевсу. Ликаон был уверен, что гость, не обладающий всеведением подлинного бога, съест мясо, не подозревая о его происхождении, и тем самым предоставит хозяину вожделенное доказательство.