Богоматерь Нильская

Мы углубились в лесную чащу. Никакой тропы не было. Пигмеи прокладывали нам дорогу тесаками. «Тропы, – говорили они, – нужны только базунгу, а мы – дети чащи, разве мать позволит своим детям заблудиться?» Мы шли часа два, может, три. Тва продвигались очень быстро, не оглядываясь назад, чтобы удостовериться, поспеваем ли мы за ними. Мы же спотыкались на каждом шагу. Ветки и лианы хлестали нас по лицу. Даже солдаты стали беспокоиться, опасаясь, что пигмеи заманят их уж не знаю в какую ловушку.

Вдруг старший тва присел на корточки и знаком велел нам сделать то же самое. Он как-то странно почмокал губами, поднял с земли бамбуковую палочку и помахал ею, как бы в знак приветствия. И тут за деревьями мы увидели их: гориллы – штук десять, я не успела точно сосчитать, – были совсем рядом, и самый крупный самец, вожак стада, смотрел в нашем направлении.

«Опустите голову, – прошептал один из пигмеев, – не смотрите на него, покажите ему, что он хозяин, что вы ему подчиняетесь, думаю, что ему не нравится ваш запах». Я уткнулась носом чуть ли не в землю, как суахили из квартала Ньямирамбо, когда совершают свою молитву. Самец гориллы поднялся и зарычал. Он и правда был огромный. «Все хорошо, – сказал пигмей, – он узнал меня, он доволен, только не двигайтесь».

Но я все же подняла голову и смогла их как следует разглядеть – вожака, который по-прежнему был начеку, его самок и детенышей. Ведь правда, Иммакюле? Мы же видели их совсем близко? Мы могли бы их даже потрогать.

– Конечно видели. Мамы-гориллы сели в кружок, а вожак приглядывал за нами. Детеныши играли в середине круга, резвились, кувыркались, подходили к матери, чтобы пососать молока, а та тем временем искала у них блох. Мамаши пережевывали побеги бамбука, а потом давали эту массу детенышам, как делали наши бабушки с сорго. Тут я подумала о том, что рассказывала мама Горетти: что раньше гориллы были людьми. Но мне представилась другая история: что гориллы уже почти стали людьми, но потом передумали, решили остаться обезьянами и жить в лесу на склонах вулкана. Они увидели, как другие обезьяны, такие же, как они, превратились в людей, но при этом стали злыми, жестокими, принялись убивать друг друга, и они отказались становиться людьми. Может быть, это и был первородный грех, о котором все время твердит отец Эрменегильд: когда обезьяны стали людьми!

– Наша Иммакюле – просто философ. Мисс Руанда ударилась в богословие! Ну и ну, только этого не хватало! – с издевкой проговорила Глориоза. – Так ты напиши все это в следующем сочинении: вот отец Эрменегильд-то обрадуется!

– А потом, – продолжала Горетти, не обращая никакого внимания на насмешки Глориозы, – тва сделали нам знак, чтобы мы потихоньку отходили назад. Они сказали, что самец начал беспокоиться, а я думаю, что им самим хотелось поскорее закусить своими козами. Мы вернулись к палаткам. Солдаты съездили за третьей козой. Тва сочинили песню про трех коз, а мы поехали обратно в военный лагерь. Офицеры восхищались нашей отвагой: не только белые женщины способны на такие подвиги – отправиться в самое логово горилл.

Все присутствующие аплодисментами выразили свое восхищение рассказом «исследовательниц».

– Вот вы говорите, – сказала Глориоза, – что в военном лагере было много народу, а вы знаете почему? А твоему отцу, Иммакюле, зачем понадобилось ехать в Рухенгери к бакига?

– Он ездил покупать картофель, – ответила Иммакюле, – он теперь признаёт только интофаньи – крупный картофель, который продают в Рухенгери; мелкий, из Гитарамы, который выращивают баньяндуга, – размером с большой палец ноги, – ему не нравится.

Под покровом Девы Марии

«Отец Эрменегильд, – говорила мать-настоятельница, представляя священника и преподавателя религии посетителям лицея, – это само милосердие, если бы вы только знали, сколько времени он посвящает (а ведь у него столько обязанностей и нагрузок, как духовных, так и материальных) тому, чтобы бедные крестьяне из ближайшей деревни одевались пристойно!» Отец Эрменегильд действительно представлял в Ньяминомбе американскую Католическую службу помощи. Каждый месяц грузовик этой благотворительной организации привозил в деревню огромные тюки с тряпьем, а бои складывали их в ангар, который брат Ауксилий весьма неохотно предоставлял священнику для его благотворительной деятельности. Никто не понимал, почему начертанные на грузовиках буквы CRS вызывают такое веселье у преподавателей-французов[4]. Одна часть одежды передавалась отцу Анджело, который распределял ее среди своих прихожан, другая перепродавалась рыночным старьевщикам, а полученные таким образом деньги шли на покупку синей и защитной ткани для форменной одежды учащихся начальных школ в Ньяминомбе. Для собственных благотворительных нужд отец Эрменегильд отбирал лишь несколько нарядов, в основном платьев.