Богоматерь Нильская

Для сортировки одежды отец Эрменегильд прибегал к помощи лицеисток. В начале учебного года он обращался за этим прежде всего к новеньким, находившимся под впечатлением от нового для них мира, в котором они делали свои первые шаги. «Покажите свое доброе сердце, – говорил он в проповеди, – вы, женская элита страны, ваш долг – трудиться на благо развития крестьянских масс, помогите мне одеть раздетых». После таких слов лицеистки чувствовали себя обязанными явиться в субботу днем к входу в ангар, только очень немногие осмеливались увильнуть. Отец Эрменегильд долго благодарил девочек за проявленную сознательность, после чего наконец распределял среди волонтерок обязанности. Девочки тутси, попавшие в лицей по специальной квоте, привлекались вместе с девочками особо приятной наружности. Тут же были и учащиеся прежних наборов, поглядывавшие на новых избранниц с насмешливым презрением. Работа заключалась в сортировке тряпья: в одну кучу – детская одежда, в другую – женская, в третью – мужская. Непонятно было только, что делать с теплыми куртками на меху, стегаными пальто и каскетками с опускающимися ушами. «Пусть это будет для стариков, – говорил отец Эрменегильд, – они вечно мерзнут». Из кучи с женской одеждой он отбирал «для своих дел» самые красивые платья и блузки, а иногда и кое-что из нижнего белья – с кружевами. «Это и вам пойдет в качестве вознаграждения за работу», – говорил он, чтобы простимулировать рвение своей команды.

Вознаграждение получали у отца Эрменегильда лично, в его кабинете, который служил ему и спальней. Вероника, еще учась во втором классе, стала одной из первых, кто его получил. В конце урока религии отец Эрменегильд велел ей задержаться. Когда все вышли из класса, он сказал: «Я отметил, что в прошлую субботу ты работала лучше всех. Это заслуживает вознаграждения. Сегодня вечером, после столовой, зайди ко мне в кабинет. Я приберег кое-что для тебя». Ничего хорошего от этого «вознаграждения» Вероника не ждала. Старшие иногда говорили об этом потихоньку, насмехаясь над «награжденными» или возмущаясь ими. Особенно доставалось тем, кого вознаграждали слишком часто. Спросить совета Веронике было не у кого, впрочем, она и сама хорошо знала, что ей как тутси не пойти за вознаграждением, обещанным отцом Эрменегильдом, было бы крайне неосмотрительно.

Выйдя из столовой, она поднялась на второй этаж, где находился кабинет отца Эрменегильда, постаравшись, чтобы ее никто не заметил. Ей казалось, что за ней следят остальные девочки, от которых, конечно же, не скроется ее отсутствие в комнате для занятий. Как можно тише постучала она в дверь кабинета.

– Входи, входи скорее, – ответил голос, поспешная доброжелательность которого ее удивила.

Отец Эрменегильд сидел за большим черным письменным столом, на котором, у подножия распятия слоновой кости, были разбросаны какие-то листы бумаги, возможно, наброски уроков или проповедей, подумала Вероника. За его спиной под фотографиями президента и папы римского на стеллаже, забитом книгами и папками с бумагами, возвышалась статуя Богоматери Лурдской, перекрашенная в цвета Богоматери Нильской. Справа черная штора скрывала нишу, где, скорее всего, находилась кровать священника.

– Я пригласил тебя, – сказал отец Эрменегильд, – потому что ты заслужила награду. Я наблюдал за тобой, мне понравилось, как ты работаешь; ты, конечно, тутси, но все равно ты красивая… добрая девочка. Посмотри там, на кресле, рядом с тобой: я выбрал тебе красивое платье.

На одном из кресел, предназначенных для посетителей, было разложено розовое платье с отделанным кружевом вырезом. Вероника не знала ни что ей делать, ни что сказать, подойти к креслу с платьем она не смела.

– Это тебе, тебе, не бойся, – настаивал отец Эрменегильд, – но сначала я хочу удостовериться, что оно тебе впору, так что ты сначала должна его примерить, здесь, при мне, я хочу убедиться, что это твой размер, иначе мне придется подыскать тебе другое.

Отец Эрменегильд встал, обошел стол, взял с кресла платье и протянул Веронике. Та приготовилась натянуть его поверх школьной формы, как того требует свойственная руандийцам стыдливость.

– Нет, нет, нет, – сказал отец Эрменегильд, забирая у нее платье обратно, – такое красивое платьице надо примерять не так. Я хочу знать, точно ли оно тебе впору, а для этого ты должна снять форму, только так можно примерять такие красивые платья.

– Но отец мой…

– Делай, как я говорю, чего тебе бояться? Со мной-то? Ты что, забыла, что я священник? Взгляд священника чужд похоти. Я тебя как будто вообще не вижу. И потом, ты же будешь не голая… не совсем голая… пока… Ну, давай, – начал он нервничать, – не забывай, кто ты есть, ты же хочешь остаться в лицее… я могу… Снимай скорее свою форму.

Вероника сбросила синее форменное платье и осталась стоять перед священником в одном бюстгальтере и трусиках. Тот же не спешил вручать ей «награду». Он снова сел в свое кресло и долго ее разглядывал.

– Отец мой, отец мой… – тем временем умоляла его Вероника.