– Гад этот Старец, – опустив веки, тихо промолвила девушка. – Я всегда знала, что гад. Как отроцей отделал… едва до костей плеткою не пришиб. Бедные. И не отлежаться им, не выспаться, сейчас отдохнут малость, да…
– И куда же?
Молодой человек спросил так просто, из вежливости, уж, конечно же, ему не было до этих несчастных мальчишек никакого дела, жалко – оно так, но – всех-то жалеть не пережалеть.
– Им к утру нужна печень, – пояснила Олисея.
– Хо! – Павел хмыкнул. – На жаркое, что ли?
– Печень покойника…
– Кого-кого?
– Недавно повешенного волхва!
Ремезов покачал головой:
– Одна-а-а-ко! И на что она им, осмелюсь спросить?
– Не им, – тряхнула локонами рабыня. – Старцу. Для себя снадобье сладит или продаст кому – то его дела. А парням сказал – не принесут, так из них самих печень вырежет.
– А что, и в самом деле может?
– Этот-то упырь? Запросто! – Олисея немного помолчала, а затем негромко спросила: – Господине… вот если б твои люди им помогли… Они ведь посейчас еле ходят, парни-то. Что Горе, что Лютик, куда уж опять на промысел… ходили уже, не смогли – там, у повешенного волхва, стража: много охотников и на печень, и на жир, на волосы…
– Да уж, да уж, – покачал головой Павел. – Почти что безотходная технология, как в фашистском концлагере – все в дело идет. Наверняка для колдовских целей?
– Для колдовских, – рабыня согласно кивнула и тут же вскинула глаза. – Так что, господин мой? Поможешь? Всего-то и нужно стражу отвлечь, а я б ужа сама, ножиком. Я справлюсь.
– Я знаю, – хмуро бросил молодой человек. – Видал. Ла-адно… на такое дело людей своих неволить не буду… Однако – спрошу. Эй, Микифор, не спишь еще?
– Не-ет, – тут же отозвался воин. – Глаза только прикрыл.
– Разговор слышал?
– Угу… – парень проворно вскочил с сундука. – Да помогу, чего уж!
– Не один, – тут же предупредил Павел. – Буди Окулку, Митоху. Им, кондотьерам, не привыкать…
– Кому, господине?
Лихая четверка – трое ремезовских верных людей плюс все же настоявшая на своем участии девчонка – вернулась довольно рано, судя по луне, и пары часов не прошло. Да и что тут идти-то? Вся рядом.
Стражниками занимался один Окулко – просто подошел с песнями, вроде как пьяный, да оглоушил обоих, а уж бывшая невольница ловко вырезала из трупа повешенного волхва печень – немного там и осталось дорезать-то, парни-то уже начали, закончить только не успели.
Весь рассказ – а докладывал Окулко-кат – сопровождался какими-то непонятными смешками и ужимками всех остальных участников действа, а Олисея прямо бухнулась на колени:
– Благодарствую за братцев своих названых.
Ремезов отмахнулся:
– Парней вон благодари.
– Их уже…
– А вы чего такие веселые-то? – подозрительно прищурился Павел. – Вроде не особенно-то приятное и радостное дело.
Окулко сидел спокойно, а вот Митоха с Микифором уже не сдерживались, расхохотались:
– Ты знаешь, господине, как Окулко пианицу изображал? Я думал – там же и умру со смеху! А песни какие пел, у-у-у…
Наемник просительно взглянул на ката:
– Спой-ка еще, а, друже?
– Не буду, – засмущался Окулко. – Эвон, спят все – и вы спите. Потом, в следующий раз, спою.
– Гляди-и-и! Ловим на слове.
Песен Окулко-кат знал множество, и сказаний, и потешек, и препохабных частушек – их, верно, и пел. А потом слушателей – стражников – приложил кулачищами…
– Они хоть там живы?
– Да куда они денутся? Очухались уж, поди – бил-то нежненько.
– Ну и славно.
Нежданно облагодетельствованные отроки, Горе и Лютик, явились на следующий день уже ближе к обеду и сразу же принялись кланяться, пока Павел не хватил кулаком по столу, после чего дали весь расклад – что узнали, а узнали они – Олисея оказалась права – довольно-таки много. «Павлину-боярышню» – так парни называли Полину – держали в хоромах старого князя, взаперти, в девичьей горнице, что же касается тиунов, то тех бросили в темницу, охраняемую «младшой» дружиной или, по-старому – «детскими». «Детские» подчинялись воеводе Еремею Богатому, нынче бывшему при княжьем дворе в фаворе даже куда большем, нежели всегда благоволивший Павлу воевода «правой руки» Емельян Ипатыч. Кого-то из тиунов уже начали пытать, а вот боярышню пока держали в неге – кормили хорошо и не забижали, правда вот замыслили тайно убить.
– Это ж откуда такие сведения? – искренне изумился Ремезов, принимавший докладчиков сидя на ступеньках крыльца, благо позволяла погода. – Вы что – при князе в дружине состоите? Иль уж по крайней мере – в челяди?
– Даже и княжья челядь в чужой двор не вхожа, а мы – везде! – сверкнув глазенками, похвастался Лютик. – Потому как и с каликами, и со скоморохами, и с потешниками всякими разными дружим.
– Понятно, понятно – обитатели маргинального городского дна, – Павел засмеялся, глядя, как озадаченно переминаются с ноги на ногу отроки и, сунув руку в висевший на поясе кошель-«кошку», добавил:
– А за сведения – вот вам еще на пироги.
Изумрудно-зеленые арабские бусины, имевшие хождение в русских землях в качестве мелкой монеты, мгновенно исчезли в грязных ладошках подростков.