Боярин

Сновали, бегали туда-сюда, слуги, суетились – хотя и пост, да у предстоятеля Воскресенского храма отца Иова старый князь Всеволод Мстиславич разрешение испросил лично. Понятно, что пост Великий, однако ж разрешил предстоятель, ибо было что праздновать не только властям, но всем смолянам, каждому. И дорогие гости приехали, недавно явилися – скуластые, узкоглазые, а вот тысяцкий их Ирчембе-оглан – уж куда пригож, сенные девки на него заглядывались, а Ирчембе ровен со всеми был, приветлив. Все зубы в улыбке скалил, всем улыбался – и старому князю, и молодшему – Михайле Ростиславичу, и всем воеводам… только вот про друга своего, заболотского боярин Павла, не спрашивал… может, забыл?

А стол собрали длии-и-нный, усадили всех гостей, кому по чину, конечно, и про своих вельмож не забыли. Кстати, многие с бывшим сотником ордынским поначалу брезговали сидеть, не понимали, дурни, что уж не сотник теперь славный степной витязь Ирчембе-оглан, и даже не – по новой свей должности – тысячник, а – бери куда выше – самого хана посол! По важному – важнейшему – делу приехал, с грамотой ханской, в коей все привилегии, Смоленску-граду монголами данные, подтверждались вполне, и, самая главная – дань Орде не платили смоляне. Суздаль, Владимир, Чернигов, Новгород даже – платили, а Смоленск – нет! То – награда, зря что ли Михайло Ростиславич рать свою в великий поход западный с монголами вместе водил?

То подтверждал нынче хан. Потому и праздник – а как не праздновать-то? Есть ведь – что.

Усаживались строго по рангу, по чину, по правую рук от старого князя – молодший, а сразу по левую, неожиданно, вовсе не старшой воевода Емельян Ипатыч, а его главный соперник и завистник, хитроковарный Еремей Богатов – ох, в какую милость вошел! Улыбаются ему князья, и он сидит с улыбкою скромной, как и положено, не возносясь, да лишь иногда на Емельяна Ипатыча косит насмешливо глазом, мол – вот тебе! Вот так-то!

Ирчембе-оглан, посланец ханский, нынче почетный гость – для него и вина фряжского не пожалели, и квасу, и бражицы, и медку. Только не пил степняк ни медовуху, ни бражицу – вино чуток пригубил, закусил жареным утиным крылышком – себя блюл. Ничего! У пира-то еще начало только, а, как монголы пьянствуют, русским-то людям рассказывать не надо – навидались, наслышались. Еще не вечер! Еще упьются все, и посланец – тоже. Как же, такого человека – и не напоить? Это уж совсем ни в какие ворота, хоть по ордынским, хоть по русским меркам выходит.

– Славному хану, царю Батыю, слава!

– Слава дражайшему гостюшке Ирчембе-оглану!

– Князю-батюшке Всеволоду Мстиславичу слава!

Сидели, пили, так, не слишком еще, но пора уже было, пора уже было расслабиться, так, чтоб дым пошел коромыслом. Кто-то – то ли слева, то ли справа от князя, а то и по центру, выкрикнул вдруг:

– А песни не пора ли послушать?

Старый князь ухмыльнулся, да, утерев уста, хлопнул в ладоши:

– А ну-ка скоморохов позвать! Пущай песни поют да пляшут.

Скоморохов долго звать не надобно, только кликни – они и тут. С сопелями, свистелями, рогами да гуслями. Кушаками красными подпоясаны, иные, для смеху пущего – в личинах-масках.

Ай, кудель-кудель пряли, красны девки пряли!Ай, кудель-кудель-кудель…

Гости подпевали, подпевали, да в пляс пустились!

Ай, кудель, кудель, кудель!

Весело играли гудошники, как тогда называли музыкантов. Гудели сверкающими бронзовыми струнами похожие на ковши гудки, свистели ивовые флейты – сопели, заливались, выводя мелодию, флейты парные – свирели, им помогали сольные рожки, басовые – низкие частоты – рожки тягуче выпевали ритм, рожки-визгунки – частоты высокие – верещали так, что резало уши! А еще были барабаны, бубны, трещотки…

Веселье шло по нарастающей, никто уже толком никого не слушал – кто пил, кто плясал, а кто и спал уже, увалившись под лавку, оттуда их и вытаскивали слуги да деловито вели в гостевые горницы – пущай гостюшки отоспятся, в себя придут, кваску-то выпьют, и опять – за праздничный стол.

Внимательно поглядывая сквозь прорези скоморошьей маски-личины, Ремезов осторожно, бочком, протиснулся вдоль стены к дверям – молодой человек точно знал, куда идти, вчера лично рисовал углем на столе схему – со слов Лютика и Светлогора. Павел взял с собой лишь двоих – орясину Окулку-ката и многоопытного наемника Митоху, а больше и не надо было, тут ведь главное – незаметно в хоромы проникнуть, да столь же незаметно уйти. Проникли и впрямь незаметно, вернее – очень даже заметно, с песнями, бубнами, в скоморошьих масках – дескать, от своих чуть отстали. Окулко на гуслях играл звончатых, Ремезов с Митохой – увлеченно колотили в бубны. Стражники их и не расспрашивали, махнули: давай, мол, проходи, скоморохи!