Боярин

– Ну, как знаешь, – надсмотрщик тут же отпил из небольшого турсука и, вытерев белые губы рукавом, довольно рыгнул. – Хар-рашо! Хмельненько даже!

– Слышь, Кармаль, а ты не знаешь, кто еще с нами едет? Какие-то, говорят, важные китайцы, монголы…

– Да, есть такие, – парень охотно поддержал разговор, похоже, ему сейчас было все равно, с кем поболтать, лишь бы не сидеть в одиночестве, молча. – Ишлак рассказывал, да и я видал, когда на привале бродили с Уброком вдоль всего обоза – ну, интересно же с другими людьми поговорить, да посмотреть, да себя показать, правда?

– Конечно же, интересно, – согласно поддакнул Ремезов. – И что, со многими уже познакомились?

– Да нет, – половец улыбнулся.

Голубые глаза его напоминали островки цветущей ковыли посреди безбрежного моря степных трав.

– Нет, не успели просто. Хозяин, вишь, не всегда отпускает, так мы иногда тайком… А что? Скучно же!

Павел снова кивнул:

– Я понимаю, что скучно. Степь да степь кругом.

– Степь как раз нескучная! – тотчас же возразил кипчак. – Она – разная. Зимой – снежная, солнечная, и такая белая – что больно смотреть! Осенью – золотистая от ковыли, в начале лета – серебряная, а весной – красная от цветущих маков.

– Ну, ты поэт, – улыбнулся Ремезов. – Или – художник, Клод Моне или Писсарро. Картины маслом не пробовал рисовать?

– Кар-тины?

– А песни, случайно, не сочиняешь?

Неожиданно смутившись, собеседник потупил глаза:

– Ну… иногда сочиняю. Хочешь, спою? Только тихонько.

Вот только половецких песен Павлу для полного счастья и не хватало! Пришлось слушать, а куда уж денешься? Сам в собеседники напросился.

– Ай, небо-небо-небо желтое, синее, красное! – негромко затянул Кармаль.

Кстати, молодец – сообразуясь с лингвистическими познаниями своего слушателя, одну строчку половец пел по своему, вторую – по-русски.

– Ай, трава в степи золотая, серебряная, огненная!

Такой вот ранний Маяковский получался, Ремезов даже заслушался со всей искренностью. Похвалил:

– А неплохо у тебя выходит!

Кармаль ах покраснел от удовольствия, видать, его песенный фовизм нравился далеко не всем. Да перед всеми-то петь парень, наверное, и стеснялся, одно дело – когда один слушатель, которому, если недовольный будет, так можно и в морду по-простому двинуть, и совсем другое – когда таких слушателей много, да сидят они все на пиршественной кошме – а где еще петь песни? На коне еще, когда впереди, и позади, и справа, и слева одна бесконечная степь – разноцветная, разнотравная, такая же, как и сто лет назад, и двести, и тысячу.

– Так ты, друже Кармаль, хотел про знакомцев своих рассказать. Ну, про тех, важных.

– А-а-а, – озадаченно протянул половец. – Про этих. Да я и не знаю-то про них ничего – слишком уж для меня важные. И воины их – прищурив глаза на тебя смотрят, да через кривую губу разговаривают. Да и не разговаривают, а так, слова цедят.

– Важные, значит?

– Хо! А ты думал? Дать бы им дубьем по башке, вся б важность слетела, – Кармаль вдруг улыбнулся. – Вот ты, Аким, сразу видно – человек простой, достойный. Слышь, а нам хозяин про тебя тако-ое рассказывал, предупреждал.

– Ну-ка, ну-ка! – оживившись, переспросил молодой человек. – Что ж такого он про меня говорил?

Кипчак огляделся:

– Только ты это… Тсс! Молчок.

– Честное пионерское! – поклялся Ремезов. – Чтоб я сдох! Могила!

– Говорил, будто ты в приказчиках у купца одного ошивался, да что-то такое натворил, и купец тот тебя послал к нашему хозяину в исправленье. Не так?

– Ну да, – Павел охотно кивнул. – Было дело. Только не совсем так… понимаешь, Кармаль, женщина в этом деле замешана, одна купецкая дева.

Тут неожиданно затрубил рог, возвещая о конце привала.

– Тьфу ты, черт! – кипчак в сердцах помянул нечистого, видать, тоже был христианином. – На самом интересном месте. Вот что, Аким! Ты потом нам ночью, мне и Уброку, расскажешь, лады?

– Лады! Расскажу, заметано. Только вы раньше времени не усните.

– Да кто еще уснет?

Парни стукнули рука об руку и быстро разошлись. Ремезов побежал к ишакам, а Кармаль принялся поднимать пинками невольников:

– Эй, хватит спать! Вставайте!

Женщин и девушек, надо отдать должное, надсмотрщик не трогал – все попадало отрокам. Ну, а кому же?

А вот Хасым действовал по-другому – не плеткой, и не ногой – ладонью. Так отхлестал по щекам зазевавшуюся было девчонку, что бедняжка рыдала до вечера! А другую оттаскал за косы, едва не лишив скальпа. А нечего спотыкаться!

Даже сам хозяин, Халед ибн Фаризи со своего верблюда покивал одобрительно головой. Хороший надсмотрщик попался, и строг, и товар не портит, не то что эти увальни Уброк с Кармалем. Правда, от них убеги, попробуй! Словят враз. А что еще от надсмотрщиков нужно-то?

Вечером, перед сном, сам хозяин неожиданно обошел горевшие костры своих приказчиков и слуг. С кем-то перебросился парой слов, кого-то спрашивал подробно, на «борцов» же неожиданно взъярился: мол, почему за товаром не уследили? Один из мальчишек что-то начал хромать.

– Так, сможет, споткнулся, – опустив глаза, оправдывались парни. – Как же за ними за всеми уследить?