Большая грудь, широкий зад

С учетом настоятельных просьб народных масс дунбэйского Гаоми открытый суд над Сыма Ку решено было провести там, где они с Бэббитом первый раз крутили кино. В свое время это было гумно его семьи, и еще виднелись остатки затоптанного насыпного возвышения, с которого Лу Лижэнь осуществлял руководство народными массами во время земельной реформы. В ходе подготовки суда из района туда направили вооруженных ополченцев. Те работали всю ночь, перелопатили сотни кубометров земли, возвели новое возвышение высотой с дамбу на Цзяолунхэ и выкопали с трех сторон глубокий ров, наполнив его маслянистой зеленой водой. Ганьбу добились выделения из спецфонда начальника района средств, равных стоимости тысячи цзиней чумизы, приобрели на большом рынке Вопу в тридцати ли от деревни две повозки золотисто-желтых тростниковых циновок плотного плетения и соорудили над возвышением большой навес. Навес облепили разноцветными листами бумаги с изъявлениями ненависти и радости. Оставшимися циновками выложили само возвышение, а также его боковины, откуда они свешивались золотистым водопадом. Проверить место проведения открытого суда приехал начальник уезда в сопровождении районного. Они стояли на высоком, как театральная сцена, возвышении, на гладких, удобных циновках, глядя вдаль на серо-голубые волны Цзяолунхэ, несущей воды на восток. Налетавший с реки холодный ветер забирался под одежду, превращая рукава и штанины в связки толстых свиных сосисок. Начальник уезда потер покрасневший кончик носа и громко поинтересовался у стоявшего рядом районного:

– Шедевр этот чьих рук дело?

Тот не разобрался, язвит уездный или хвалит, и бухнул:

– В планировании я принимал участие, а в основном вот он руководил. – И указал на чиновника из райотдела пропаганды, стоявшего сзади.

Начальник уезда глянул на сияющего пропагандиста, кивнул и негромко, но так, чтобы слышали все, произнес:

– Тут не открытый суд – коронацию проводить впору!

К нему враскачку прихромал оперуполномоченный Ян и приветствовал совсем не по уставу. Начальник уезда смерил его взглядом:

– Уже принято решение отметить твои большие заслуги в организации поимки Сыма Ку. Но в ходе операции причинен вред членам семьи Шангуань, и это будет признано большой ошибкой.

– Главное – удалось схватить это чудовище, этого убийцу! – с чувством воскликнул Ян. – Может, я и допустил ошибку, но ради успеха дела я и здоровую ногу отдал бы на отсечение!

Суд назначили на утро восьмого дня двенадцатого лунного месяца. Любители поглазеть на происшествия еще с ночи стали собираться перед возвышением, одетые холодным блеском звезд, укрытые леденящим светом луны, и на рассвете от народу уже было черно. Зрители выстроились и на дамбе. Когда из-за горизонта застенчиво выглянуло красное солнце и осветило заиндевелые брови и усы, стал заметен и розоватый парок из сотен ртов. О том, что в этот ранний час следует есть кашу-лаба, забыли все, но только не в нашей семье. Матушка пыталась поднять наш дух, но безуспешно: Сыма Лян беспрерывно плакал, и настроение у всех было ужасное. Восьмая сестренка, как большая, подобранной где-то на песчаном пустыре – такое нечасто бывает – морской губкой на ощупь вытирала ему льющиеся ручьем слезы. Плакал он беззвучно, но это было гораздо хуже, чем если бы в голос. Старшая сестра пристала к суетившейся матушке с мучившим ее вопросом:

– Мама, а если он умрет, я тоже должна умереть вместе с ним?

– Не говори глупостей! Даже если бы вы были женаты чин по чину, и то не надо было бы этого делать, – выговаривала ей матушка.

Но когда сестра задала этот вопрос уже раз в двенадцатый, терпение матушки лопнуло:

– Ты, Лайди, совсем, что ли, стыд потеряла? – язвительно проговорила она. – Ведь всего раз снюхалась с ним! Ну потоптал зятек старшую сестру жены… Как ты людям-то в глаза смотреть будешь?

Сестра аж обмерла:

– Ты изменилась, мама.

– Да, изменилась, но и осталась верна себе. В последние годы семья Шангуань как лук-порей – одни погибают, другие нарождаются. Где рождение, там и смерть. Умирать легко, жить трудно. И чем тяжелее приходится, тем больше хочется жить. Чем меньше страшишься смерти, тем безогляднее борешься за жизнь. Хочу дожить до того дня, когда мои потомки – дети и внуки – станут большими людьми. И вы не должны меня подвести!

Она обвела нас горящими глазами, в них стояли слезы. Остановился ее взгляд на мне, будто именно на меня она возлагала самые большие надежды. Стало как-то не по себе, потому что, кроме способности довольно быстро запоминать пройденное на уроках и не фальшивить при исполнении «Песни освобождению женщины», я ничем особым не отличался. Я был плакса, трус, слабак – что-то вроде кастрированного барашка.

– Приведите себя в порядок и пойдем простимся с этим человеком, – сказала матушка. – Он хоть и сволочь, но настоящий мужчина. В прежние времена такие, как он, рождались раз в восемь-десять лет, а нынче, боюсь, их и вовсе не будет.

Мы стояли на дамбе, и народ шарахался от нас, а кое-кто тайком бросал взгляд в нашу сторону. Сыма Лян хотел пробраться вперед, но матушка остановила его: