Большая грудь, широкий зад

В подаренном Ша Цзаохуа зеркальце я впервые рассмотрел себя как следует. Вот он какой, восемнадцатилетний Шангуань Цзиньтун: золотистые волосы, мясистые бледные уши, брови цвета спелой пшеницы и бурые ресницы, оттеняющие голубые глаза. Высокая переносица, розовые губы, волосы на теле. Вообще-то, глядя на восьмую сестренку, я давно уже догадался, что выгляжу не так, как все. Как это ни печально, но все-таки пришлось признать, что нашим родным отцом был скорее всего тот, о ком судачили у нас за спиной, а уж никак не Шангуань Шоуси. Мы – незаконные дети шведского пастора Мюррея, пара стопроцентных ублюдков. Терзаемый чувством своей неполноценности, я покрасил тушью волосы и намазал лицо. А вот цвет глаз не изменишь, хоть выцарапывай. Вспомнив рассказы о том, как люди глотали золото, чтобы свести счеты с жизнью, я покопался в шкатулке с украшениями Лайди, нашел золотое кольцо, оставшееся еще от Ша Юэляна, и проглотил. Потом улегся на кан и стал ждать смерти. Сидевшая на краю кана восьмая сестренка сучила на ощупь нитку. Когда меня увидела вернувшаяся с работы в кооперативе матушка, она, понятное дело, обомлела. Я полагал, что ей будет стыдно, но на лице у нее появилось выражение не стыда, а страшного гнева. Она подняла меня за волосы и влепила одну за другой восемь затрещин. Лупила она меня так, что на деснах выступила кровь, в ушах стоял звон, а из глаз буквально искры посыпались.

– Да, ваш отец – пастор Ма, и что в этом такого? Сейчас ты у меня отмоешь дочиста лицо, вымоешь как следует голову, а потом выйдешь на улицу и крикнешь во всю мочь: «Мой отец – шведский пастор Мюррей, так что я благородных кровей, поблагороднее, чем вы, местное черепашье отродье!»

Пока матушка охаживала меня, восьмая сестренка как ни в чем не бывало продолжала сучить нитку, будто к ней все это не имело никакого отношения.

Всхлипывая, я стоял на коленях перед глиняным чаном и отмывал лицо. От туши вода вскоре сделалась черной. Матушка у меня за спиной продолжала поругиваться, но я знал, что ругает она уже не меня. Потом она зачерпнула ковшом воды, стала мыть мне голову и расплакалась. Струйки воды, сначала черные, стекали в чан по носу и подбородку, постепенно становясь прозрачными.

– Не было тогда у мамы выхода, сынок, – говорила матушка, вытирая мне голову полотенцем. – Таким уж тебя сотворил Господь, так что нужно ходить с гордо поднятой головой. Тебе восемнадцать, уже не маленький. У Сыма Ку недостатков полно, но он – настоящий мужчина, и тебе нужно брать с него пример.

Кивнув, я вспомнил про проглоченное кольцо и собрался было сознаться в этом, но тут во двор вбежала запыхавшаяся Лайди. Она уже работала на районной спичечной фабрике, и на ней был фартук со штампом «Даланьская районная спичечная фабрика “Сингуан”»138.

– Мама, он вернулся! – взволнованно выпалила она.

– Кто вернулся?

– Немой!

Матушка вытерла полотенцем руки и с грустью посмотрела на уже иссохшую старшую сестру:

– Видать, это судьба, доченька!

И вот немой Сунь Буянь вошел – если можно этим словом обозначить его мудреный способ передвижения – в наш двор. За эти годы он постарел, из-под натянутой на лоб армейской шапки торчали седеющие вихры. Желтоватые глаза еще больше помрачнели, твердая нижняя челюсть походила на ржавый лемех. Он был в новой, с иголочки, армейской форме, воротник застегнут наглухо, на груди – целый ворох золотистых медалей. Мощные длинные ручищи в белоснежных шерстяных перчатках опирались на деревянные «утюжки» с кожаными ремешками. Размещался он на красном резиновом седалище, составляя с ним одно целое. Широкие штанины завязаны узлом на животе, ног нет почти полностью. Вот таким после долгих лет отсутствия появился перед нами немой. Опираясь длинными руками на «утюжки», он наклонялся, выносил руки вперед и бросал на них тяжесть тела. При этом привязанный к седалищу зад отливал темно-красным.

Переместившись таким образом пять раз, он остановился от нас метрах в трех. На таком расстоянии он мог, задрав голову, без особого напряжения обменяться с нами взглядами. Я выплеснул прямо перед ним грязную воду из чана, в котором мыл лицо и голову. Он отвел руки назад, чуть откинувшись всем телом, и до меня вдруг дошло, что рост человека определяют в основном ноги. От безногого Сунь Буяня, этой половинки человека, исходила еще более грубая сила, по-прежнему потрясая своей мощью. Он смотрел на нас, и на почерневшем лице отражался целый вихрь чувств. Нижняя челюсть тряслась, как и в прежние времена. Изо рта вырывалось приглушенное и в то же время отчетливое «то, то, то…», а бриллианты слезинок, выкатившись из желтоватых глаз, оставили на щеках две дорожки…

Оторвав руки от «утюжков», он поднял их высоко вверх и, не переставая бормотать, принялся жестами показывать разные размеры. Я тут же вспомнил, что мы не видели его с тех пор, как вернулись из так называемой эвакуации на северо-восток, и понял: он спрашивает про своих сыновей. Матушка закрыла лицо полотенцем и с плачем ушла в дом. Немой всё понял и уронил голову на грудь.